ТАСС уполномочен заявить

— Именно так. Теми, кто хочет помешать развитию добрых отношений между нашей страной и Луисбургом.

— Если ваша фирма честно работает, как можно помешать ее отношениям с Луисбургом, мистер Лоренс?

— Любую честную работу можно фальсифицировать, любого человека можно вымазать грязью. Это все, что я могу сказать, благодарю вас.

— Последний вопрос, мистер Лоренс.

— Я отвечу на ваш последний вопрос.

— Вы тот самый Роберт Лоренс, служащий «Интернэйшнл телефоник», который давал показания в конгрессе по поводу заговора в Чили?

— Я давал показания в том смысле, что мы не имели никакого отношения к трагедии, произошедшей в Сантьяго. Но мне бы не хотелось, сэр, чтобы ваш вопрос и мой ответ попали на страницы газеты.

— Вы обращаетесь ко мне с просьбой, и я готов выполнить вашу просьбу, но — в таком случае — выполните и вы мою: что украли, мистер Лоренс?

— Вы же бывалый человек. Неужели вы не понимаете, что я не могу вам ответить? Неужели вы не понимаете, что мой ответ может подвести людей; хороших — поверьте моему слову — людей, верных и надежных компаньонов в нашем честном деле.

Через пять часов двенадцать минут директор полиции Стау позвонил Глэббу, который сидел напротив Лоренса у телефона, и сказал:

— Все в порядке.

Глэбб осторожно положил трубку, вздохнул — глубоко, облегченно — и рассмеялся:

— А вот теперь, босс, я с радостью выпью рюмку хорошего хереса.

Он имел право выпить рюмку горьковатого испанского вина, потому что полиция, вызванная соседями (звон разбитого окна), застала Зотова связанным, оглушенным; в его квартире все было перевернуто вверх дном. Агенты криминальной полиции — к вящему их удивлению — обнаружили в темной кладовке портативный радиопередатчик, а в нижнем ящике стола — шифровку: цифры были точно такими же, какие в течение последнего года перехватывала советская контрразведка; когда Зотов, в госпитале уже, пришел в себя, на вопрос о передатчике отвечать следователю отказался; вызванный полицией советский консул задал ему такой же вопрос; Зотов сказал, что все произошедшее — провокация, и попросил отправить его в Москву.

— Это будет решать суд, господин Зотов, — ответил ему полицейский следователь. — В вашей квартире обнаружены предметы, запрещенные в нашей стране к ввозу. Видимо, господин консул понимает, что я не могу нарушать закон моей родины. Пока мы не установим, каким образом вы ввезли в Луисбург передатчик, что передавали, кому и о чем, мы не вправе разрешить выезд; более того, ваша палата отныне будет под нашей охраной.

Вечерние газеты вышли с заголовками:

«Русский шпионаж в Луисбурге».

И лишь единственное издание, близкое к американскому посольству, опубликовало странный комментарий:

«Передатчик — в тех странах, которые считают себя свободными, — не есть улика. Колонка цифр может и не быть шифром, так что арест русского инженера представляется нам досадной ошибкой, если не преступлением, ибо, как нам стало известно, одна американская фирма подверглась такого же рода ограблению, причем неизвестные, казалось, не искали денег. Чья же рука руководит ими?»

Прочитав этот комментарий, Славин позвонил Глэббу:

— Джон, привет вам, как поживаете?

— Здравствуйте, дорогой Вит, рад вас слышать. Как вы?

— Прекрасно. Куда пропал Пол?

— По-моему, он заперся в номере и пишет, он мне говорил, что обладает сенсационной информацией. Не хотите вместе пообедать?

— С удовольствием. Только сначала я постараюсь прорваться в больницу к Зотову.

— Почему в больницу? Что с ним?

— Вы не читали газет? — спросил Славин и ясно представил ликующее лицо Глэбба. — Отстаете от жизни. Он чей-то шпион.

— Перестаньте, он — милейший человек.

— Шпион обязан быть милейшим человеком, если только он профессионал, а не любитель. В семь я жду вашего звонка, о'кэй?

— Я позвоню к вам, Вит, передайте привет Зотову, я его вспомнил наконец — русские фамилии, языковый барьер. Спросите его, может быть, надо чем-то помочь?

— Спасибо. Обязательно, Джон, вы очень добры.

Темп