— Больше таких «Умных», какого имеем мы, не будет, босс, это уж поверьте мне. Не было и не будет. Пока он работает, мы с вами — на коне, мы можем все, мы в фокусе внимания, наши имена знакомы президенту, мы гарантированы от любых нападок со стороны своих же. «Умный» — это наша с вами жизнь, это — надежда Лэнгли. Думаю, он зря паникует, никто не может его расшифровать; он просто-напросто устал, центр даст ему отдохнуть, когда закончим с Грисо… Так вот, по моим
— Что это нам даст? Сколько будет стоить?
— Стоить это будет ерунду, пару коктейлей, всего лишь. Каким образом? Это — мое дело, ведите политический курс, тактику ближнего боя оставьте мне. Что нам это даст? Это даст нам победу. Во-первых, русские получат доказательства, что Зотов — наш агент. Во-вторых, они получат эту информацию таким образом, что мы сможем обвинить мистера Славина в шпионаже, так что приготовьтесь к тому, что вас будут грабить — бандиты возьмут из вашего сейфа имена наших «друзей», среди них, ясное дело, окажется Зотов. В-третьих, обвинение в шпионаже и гангстеризме понудит Луисбург выслать из страны большинство русских, работающих здесь, — поставки в Нагонию, таким образом, сократятся наполовину; другую половину уничтожат группы террора. В-четвертых, после начала этой компании, особенно когда Стау арестует Славина, здесь не останется наблюдателей, а если и останутся, то станут соблюдать особую осторожность: перед началом «Факела» такого рода акция весьма и весьма-полезна, меньше шума.
— Хотите выпить, Джон?
— Я напьюсь, когда мне позвонят из Нагонии и скажут, что высылают вертолет для визита во дворец Огано.
— Постучите по дереву.
— Я этим только и занимаюсь — с ночи и до утра, босс.
— Когда вы перестанете совать в нос «босса»? Сколько раз я просил звать меня по имени?
— Я мазохист, босс, мне доставляет наслаждение самоуничижение.
— Как думаете подвинуть им информацию на Зотова?
Глэбб забросил руки за голову, потянулся, рассмеялся чему-то:
— Я надеюсь на случай, босс. И потом — я очень злопамятен, никому не прощаю обид. Никому.
Лоренс внимательно посмотрел на Глэбба из-под мохнатых седых бровей и сказал задумчиво:
— Злопамятство — плохая черта, Джон, особенно в нашей профессии. Разведчик обязан трепетно любить своего противника, лишь тогда он задушит его.
Поиск-VI
Режиссер Голливуда Юджин Кузанни познакомился со Степановым три года назад во время фестиваля в Сан-Себастьяне. Он привез туда свою документальную ленту о Южном Вьетнаме; Степанов, только что вернувшийся от партизан Лаоса и Вьетнама, был членом жюри.
Картина Юджина ему понравилась: американец снимал точно и спокойно, без
Как-то в баре «Иберия» — там собиралась вся киношная публика и зеваки, приходившие глазеть на знаменитостей, — Степанова познакомили с Кузанни.
— Не то обидно, что меня прокатят, — сказал Юджин, — в этом я не сомневаюсь; обидно то, что высшую награду дадут Эусебио, а он фашист, сволочь, он языком лижет простату их генералиссимусу.
— Вы имеете в виду фильм о Сантьяго де Компастелла? — спросил Степанов.
— Да. Хороший фильм, но обидно, что сделал его мерзавец, который раньше восславлял «Голубую дивизию».
— Не так уж фильм хорош для первой премии.
Юджин рассмеялся:
— Это личная точка зрения? Или мнение члена жюри?
— Тэйк ит изи, — хмыкнул Степанов.
…Назавтра, встретившись в кулуарах с коллегами, Степанов убедился, что Юджин был прав: дирекция фестиваля обрабатывала членов жюри — называли Эусебио как будущего лауреата; в газетах каждый день появлялись интервью с ним; наемные критики писали восторженные эссе.
Но Испания — страна особая; Степанов как-то пошутил в Тбилиси: «Ребята, вы, действительно, братья с басками, да и вообще с испанцами; и у них и у вас все решает хорошо произнесенный тост в большом застолье».
Степанов собрал знакомых газетчиков.
— Друзья, — сказал он, — я хлопочу не о русском, а об американце. Он, этот американец, беден, он сделал первую картину, он не член компартии, он просто честный парень. Я хочу, чтобы вы посмотрели его ленту и написали о ней правду.