Таро Люцифера

Корсаков терпеливо ждал, не решаясь нарушить тишину. Здесь, в странном помещении, так напоминающим потайной кабинет в рыцарском замке, она была особенная: тревожная и гулкая, как в колоколе.

— Все перечисленные ваши ипостаси, Корсаков, мне не интересны. — Магистр вновь навел на него немигающий птичий взгляд. — Я обращаюсь к тому Корсакову, кто сломал печать. Чем подал нам ясный и недвусмысленный знак, что он не чужой.

— В смысле — ваш? — не скрыл удивления Корсаков.

— Нет, не наш. Но и не чужды нашему миру, — со значением произнес Магистр.

— Ладно, на счет мира, это ваши заморочки. А что там я сломал?

— Печать.

— Многое ломал, но печати что-то не припомню. Если, кончено, не спьяну.

— Вспомните особняк. Пролом в стене. И черный кабинет. Кто открыл его, тот и сломал печать!

Эхо слов Магистра забилось под сводами потолка. Он дождался, когда со сводов пологом опустится вниз тишина, и продолжил:

— В день оставления Москвы, в тысяча восемьсот двенадцатом году кабинет был замурован и запечатан по всем правилам герметического искусства Посвященным высочайшего уровня. И снять печать не удавалось никому на протяжении ста семидесяти шести лет!

— Надо было кувалдой попробовать, — вставил Корсаков.

Под давящим взглядом Магистра Корсаков притих.

— Чужому не под силу сломать печать.

— Вам лучше знать, — сдался Корсаков.

— Наконец-то до вас начало хоть что-то доходить, — с недовольной миной проворчал Магистр. — А propos… Что же это мне раньше в голову не пришло! Подойдите-ка к окну.

— Зачем?

— Где мы по-вашему находимся?

— В каком-то подвале. Или в бункере.

Магистр закончил за него:

— В Москве, да? И сегодня двадцатое июля девяносто восьмого года. — Он указал пальцем на окно по правую руку от себя. — Идите и убедитесь.

Корсаков пожал плечами. Встал. На миг подумалось, что он окончательно достал старика, и теперь какая-нибудь плитка пола непременно обернется поворотным люком, открывающим путь в пыточный подвал.

Постарался идти твердой походкой, хотя и далось это ему с большим трудом. На спине он чувствовал давящий взгляд Магистра.

Витражная рама поддалась без труда.

В лицо Корсакову пахнула ночь.

Полная луна заливала холмистый пейзаж. По небу плыли редкие ажурные тучки.

Судя по углу обзора, помещение находилось на большой высоте. Возможно, в какой-то башне. Домики или, точнее, хибарки, рассыпанные по откосу ближайшего холма, казались игрушечными.

«Трехмерная графика. Голограмма. Просто — кино», — запрыгали в мозгу Корсакова догадки. Он отмел их.

Запах. Запах ночи в сельской глубинке никакими средствами подделать нельзя. А пахло жнивьем, выгоном, овинами и дымом человеческого жилья.

— Вы пожелали, чтобы Жуковицкий познал бесконечность времени и бесконечность мучений, — долетел до Корсакова голос Магистра. — Привстаньте на цыпочки и посмотрите чуть правее. На стену замка.

Корсаков оглянулся через плечо. Магистр ободряюще кивнул.

Справа от арки окна на толстом крюке, вбитом в каменную кладку, болталась большая, грубо сработанная клетка, похожая на птичью. Только вместо птицы в ней скрючился человек. Был он совершенно гол, измазан нечистотами и крепко избит. Дряблая, белесая, как брюхо лягушки, кожа казалась мертвой в безжизненном свете луны.

Корсаков всмотрелся; сомнений не было, человек был живым. И это был Жук. Лицо облепили мухи и опарыши, на подбородке болтался замок, дужка была продета в посиневший язык. Но все равно, ошибиться было невозможно. Это был Жуковицкий, и его страдания, сколько бы они не длились, были ужасны.

— Эй, Жук! — окликнул его Корсаков.

Жуковицкий вздрогнул. Клетка качнулась, издав мерзкий скрип.

Вытаращенными безумными глазами Жук уставился на Корсакова. Замычал, от чего замок на подбородке запрыгал, а по языку поползла темная струйка крови. По дряблым щекам Жука заструились слезы. Мухи, недовольно урча, взвивались вверх, пересаживались на сухие места и снова принимались за свое мерзкое пиршество. Жук зашевелил скрюченными пальцами. Корсаков с ужасом увидел, что они обожжены до сочащегося гноем мяса.

— Он так любил деньги, что мы определили его на монетный двор. Пересчитывать только что отлитые золотые дукаты, — прокомментировал со своего места Магистр. — Но и там он умудрился жульничать. Пришлось наказать.

Магистр хлопнул в ладоши, и словно по его команде сверху со скрежетом на цепи спустилась гигантская виноградная гроздь. Повисла прямо перед клеткой. Жуку, наверное, было виднее, что это за сизо-крапчатые виноградины, потому что он в ужасе забился и замычал, болтая замком.

А это освежает его память, — пояснил Магистр.

Корсаков всмотрелся. Гирлянда состояла из человеческих голов. Нижние сохранились лучше, можно было разглядеть застывшие маски страдания на лицах.