Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Или, быть может, хорошие критики скрываются, не желая размениваться на какие-то статейки? Не знаю. Но вот Моравия, например, ругал “Иваново детство” в “Унита”, но мне было интересно читать его статью, потому что за ней стояла личность со своей собственной аргументацией».

В этот же день, видимо, желая проверить меня «на вшивость», Андрей спросил с иронической поддевкой, какой кадр в «Солярисе» я считаю наиболее принципиальным? И был очень удовлетворен, когда я сказала, что для меня это крупный план уха, потому что этот кадр заставляет думать о совершенстве всего мироздания, о микрокосмосе, вторящем макрокосмосу, о совершенстве микроклеточки бытия, всякий раз безупречной архитектуры и пульсирующей своим собственным ритмом… И тогда Андрей удовлетворенно подытожил мои слова: «Мне хотелось бы снять ухо так, чтобы как бы въехать в него и рассмотреть электронным микроскопом».

Обсуждение режиссерского сценария «Белый, белый день…» художественным советом объединения студии

Прежде, чем представить читателю это обсуждение, стоит напомнить, что изначально фильм «Белый, белый день» планировался Тарковским как объемное и всестороннее интервью с его реальной матерью, ответы которой должны были сопровождаться перевоссозданными им на экране его собственными представлениями о том прошлом, которое провоцировало его к соответствующим вопросам. Позднее Тарковский отказался от изначального замысла.

Я немного опоздала и не записала фамилию первого оратора, но вот его слова:

«Я так понимаю, что сцена Куликовской битвы нужна была для того, чтобы подчеркнуть героизм поведения русских воинов? Так что мне кажется, нужно изменить характер вопросов, задаваемых Матери ведущим, потому что сейчас создается назойливый, неприятный облик спрашивающего. Например, у меня вызывают сомнения такие вопросы: “Есть ли что-либо, чего вы стыдитесь? Желали ли вы смерти ближнему? Вы считаете себя общественным человеком?” И так далее. Больше всего сомнения у меня вызывает разговор Автора с приятелем на ипподроме – получается как бы два финала». (Эта очень интересная сцена исчезла потом из сценария. – О. С.)

Марлен Хуциев. Мне кажется, что поиски двух главных персонажей – самое сложное дело. И кто будет играть первое лицо?

Андрей Тарковский: Молодую Мать и врача-психиатра будет играть одна и та же актриса сорока двух лет. А первое лицо буду играть я сам.

Хуциев. Ты?! Вот по этому поводу я особенно заволновался. Слово «я» и понятие «автор» в художественном произведении – вещи разные. Я предполагал такое решение, но надеялся, что мои предположения ложны. Не надо этого делать! Мне трудно выразить, почему это сложно. Но я чувствую, что не надо. Автор произведения всегда больше, чем персонаж, то есть чем конкретный автор данного произведения. И по поводу объема интервью. Присутствие Вьетнама, Камбоджи пока кажется мне неорганичным. Мне кажется, что эти вопросы введены только ради подтверждения «гражданственности». При этом, поверь, меня смущает не сложность твоего замысла, а совмещение в одном фильме личного ряда, выражаемого через прямое интервью, и игровых кусков – меня смущает их разномасштабность. Эта работа сложна еще и тем, что требует суровой и подлинной манеры повествования, а у меня сейчас возникает ощущение манерности.

Михаил Швейцер. Сейчас перед нами первая в нашем кинематографе попытка создать жанр исповеди художника. Это разговор о себе, о непосредственно пережитом и рассказанном зрителю. И мне хотелось бы, чтобы эта попытка удалась, и новый жанр действительно сложился. Ни в чем так не нуждается человек, как в исповеди, и сам он обязан человечеству исповедью. Но она подразумевает тайну, которая и представляет наибольшую трудность. Исповедь не должна и не может подвергаться разного рода «обкаткам», а сценарий фильма неизбежно будет им подвергаться. И еще, Андрей, я хочу сказать, что если Автором будешь ты сам, то это повредит задушевности, и зритель будет развлекаться этим обстоятельством.