«Ведь вот никто из моей группы не провел на площадке, на натурной декорации, скажем, часы восхода, закаты, разное время суток – в разную погоду, с разным освещением, чтобы понять, как «живет» этот наш «материал», чем дышит»… А ведь его надо знать, любить, чувствовать, наконец…»
В поисках этого точного ощущения жизни в кадре режиссер и оператор много раз оговаривают, пересматривают, передумывают каждую деталь. Должен или не должен блестеть мост через речку, как добиться того, чтобы он вначале блестел, а потом «растворился» в темноте противоположного берега. «Исследуется» и речная протока, где будут бултыхать ногами в воде маленькие герои картины; потому что и взбаламученный, поднимающийся со дна ил, и «характер» водорослей, и глубина и окраска воды должны оказаться не нейтральными, а точно адресованными к определенным слоям зрительской памяти. Сколько внимания на моих глазах уделялось простому белому эмалированному тазу, в котором будет собираться дождевая вода! Как тщательно укладывались рядом с ним пара «случайных» куриных перышек, как добивались, чтобы на дно его осели частицы пыли, песка… Мелочи? В ином случае – да. Но для верной оценки фильмов Тарковского едва ли не главное – научиться понимать язык многоголосия предметного, материального мира, словно одушевляемого целенаправленной волей автора. «Мелочи» в фильмах Тарковского определяют всю образную структуру, в которой покоится замысел. В чем же он состоит?
– Очень трудно говорить сегодня о смысле картины, потому что она нам представляется по-особому трудной и сложной. Это оригинальный сценарий, построенный на моих личных воспоминаниях. В предыдущей картине, «Солярис», я интерпретировал роман Станислава Лема – эта задача была, пожалуй, легче для исполнения: ведь к прочитанному возникает довольно точное и устойчивое отношение, которому следуешь. Отношение же к собственным жизненным наблюдениям, можно сказать к самому себе и к своей собственной жизни, особенно трудно сформулировать сколько-нибудь однозначно – выразить такое отношение сложнее, но и интереснее.