Тараумара

Платон рассказывает, что на закате вожди собирались вокруг жертвенного быка. И пока одни слуги отрезали у быка кусок за куском, другие подбирали эти куски, а кровь сливали в кубки. Вожди пили эту кровь, хмелели от нее и пели какую-то мрачную мелодию до тех пор, пока на небе не оставалось ничего, кроме диска умирающего солнца, а на земле — головы жертвенного быка. Тогда вожди посыпали свои головы пеплом. И их мрачная мелодия изменяла тон по мере того, как они сжимали свой круг. Любое обращение к солнцу становилось чем-то вроде горького упрека, принимало вид публичного покаяния, напоминало угрызения совести, которые вожди выражали очень согласованно до тех самых пор, пока ночь не наступала окончательно.

Таково содержание ритуала, описанного Платоном. Итак, незадолго до того, как солнце опустилось над Норогачиком, индейцы привели быка на деревенскую площадь и, связав ему ноги, принялись вырезать у него сердце. Свежая кровь собиралась в большие глиняные кувшины. Мне нелегко будет забыть искаженную болью морду быка, когда нож индейца раздирал его внутренности. Танцоры-матташины[25] собрались перед быком и, когда тот наконец умер, начали свои танцы цветов.

Индейцы исполняют танцы цветов, стрекоз, птиц и многие другие перед этой бойней, и это действительно странное зрелище: два индейца поднимаются на мертвого быка, заставляют его кровь бить фонтаном и разделывают его на куски ударами топора, в то время как другие индейцы, одетые вождями, с зеркальными коронами на головах, исполняют там свои танцы стрекоз, птиц, ветра, цветов.

Танцы продолжались до середины ночи.

В танцах матташинов может принимать участие вся деревня; но из вождей — только один в каждый момент танца. Предводители матташинов сменяют друг друга. Каждый танцует в соответствии со своим темпераментом.

В этот день был только один музыкант — он играл на скрипке, сидя на земле. А полный оркестр состоит из гитары, маленького барабана, колокольчиков и железных палочек. Маленький барабан — это военный музыкальный инструмент; его звук перекатывается от одной горной вершины к другой.

У вождей, или ведущих танец, на голове — маленькая зеркальная корона, фартук каменщика треугольной формы и большая прямоугольная накидка на плече. Кроме того, на них специальные штаны, которые заканчиваются треугольниками чуть ниже колена.

Матташин — это не священный ритуал, а светский народный танец, завезенный в Мексику испанцами. Однако тараумара придали ему вид индейского танца, они отметили его своим духом. Даже если вначале эти танцы подражали движениям природы: ветру, деревьям, муравьеду, бегущей реке, у тараумара они приобрели высокий космогонический смысл, и у меня создалось впечатление, что я буквально вижу, как движутся планетарные муравьи по компасу небесной музыки.

Индейцы танцуют под звуки наивной и изысканной музыки, которую не в состоянии воспринять ни одно европейское ухо; кажется, что все время слышен один и тот же звук и повторяется один и тот же ритм. Но через какое-то время начинает казаться, что эти почти одинаковые звуки и повторяющийся ритм пробуждают в нас воспоминание о великом Мифе; они напоминают таинственную и сложную историю.

Ведущий изгибался и принимал различные позы, следуя за ритмом, и его танец подражал шагу крошечного муравья, который передвигался, слегка пошатываясь; танцор складывался, гнулся и наклонялся, подражая беспорядочным движениям чрезмерно раздувшейся лягушки. В правой руке танцор ловко удерживал калебасу, заполненную колечками свернувшихся затвердевших гусениц, плотных, как стекло, а его левая рука играла веером из цветов.

В музыке тараумара совсем немного тактов, и они без конца повторяются. И при каждом новом повторе ведущий покидает свое место, уходит оттуда, где он принимал различные позы, и движется так, чтобы обойти других танцоров.

Эти танцоры разделены на две группы, и каждый по очереди показывает ведущему свое лицо. Он делает это так, словно он — вооруженный всадник, прекрасный античный воин в сияющих доспехах, а затем удаляется в противоположную сторону. После того как ведущий обошел вокруг каждого танцора, он возвращается на свое место, отбивая ритм ногами. На этом один эпизод танца заканчивается. Но затем приходят другие, неистовство начинается сызнова и продолжается всю ночь, от захода солнца до самой зари, и, кажется, танцоры никогда не устают.

Стоя цепочкой, один за другим, слегка касаясь стены — не опираясь спиной о перегородку, но чуть дотрагиваясь до нее то левым боком, то правым, — несколько молодых людей время от времени испускают леденящий вопль, похожий на звук охотничьего рога, их голоса напоминают тоскливый крик гиены, больного пса или сдавленный хрип петуха.

Вопль не очень продолжительный, но раскатистый: его испускают по очереди, он как бы переходит от одного к другому почти без пауз, словно живая человеческая гамма, которая в сумраке обретает значение призыва.