Тарантул

— Валю! Не говорите глупости. Прекрасная, самоотверженная девушка. Чем вы ей насолили?

— Иногда личные мотивы не имеют особого значения. Она подослана к нам с определенной целью.

— А если и так… вас это тревожит?

— Ничуть.

— Меня тоже.

Шарковский с минуту молчал, выжидая, пока Ольга Михайловна писала рецепт.

— Вы думаете, что они затевают дело? — спросил он.

— Думаю, что да.

— Эх-хе-хе!.. — шумно вздохнул Шарковский, — Опять надо архив поднимать. Хорошо, что я человек предусмотрительный и на каждый грамм у меня есть бумажное оправдание. Не там они ищут причины своих неудач… Кто виноват в том, что война застала нас врасплох? Столько было разговоров, а как до дела дошло… Везде дефицит.

— Роман Борисович, вы напрасно мне это говорите, — резко сказала Ольга Михайловна. — Оправдывайтесь там… Я отказалась давать показания… Я не имею фактов.

— Так их и нет, Ольга Михайловна.

— Тем лучше для вас.

Не желая больше разговаривать с Шарковским, Ольга Михайловна отправилась в ассистентскую за готовыми лекарствами.

28. Арест

Вечером к Шарковскому пришел участковый инспектор.

— Роман Борисович, разрешите войти? — с некоторым смущением сказал он, останавливаясь в дверях дефектарной.

Участковый бывал в этой комнате не раз, и не только по делам службы. В дефектарной имелись весьма привлекательные снадобья, вроде чистого спирта.

— Входите, входите, товарищ Кондратьев! Давно вас не видел. Как здоровье?

— Здоровье вполне приличное. Устаю последнее время. Работы много.

— Присаживайтесь, — предложил Шарковский.

— Да нет… Я к вам по делу. На одну минутку. Видите ли… Такая, понимаете ли, оказия… Не представляю, с какого боку и приступить, — мялся участковый.

— Я знаю, зачем вы пришли, — криво усмехнувшись, сказал Шарковский. — За мной? В гости приглашать…

— Вот-вот… — обрадовался Кондратьев, — приглашают вас завтра на площадь для разговора. Комната двести вторая. Вот повестка, распишитесь…

Участковый вручил розового цвета толстую бумажку V обнадеживающе похлопал Шарковского по плечу.

— Не расстраивайтесь и не огорчайтесь… Ничего особенного… Я уверен, что у вас все в ажуре.

— Да, конечно… Если кому-нибудь и отпускал незаконно немного спирта, то без всякой корыстной цели.

— Без корысти. Для внутреннего употребления, — засмеялся участковый. — Это точно… точно. Но вы про спирт ничего не говорите. Не надо давать им предлоги… Ни к чему. Зацепятся и начнут из мухи слона высасывать. Есть у нас такие… Не давайте им повода… Боже вас упаси! Пускай сами докажут. Я говорил с оперуполномоченным, — переходя на шепот, сообщил он, — спрашивал про ваше дело. Ерунда! Никакого дела еще и нет. Помните, что признаться никогда не поздно. Ну, да вы и сами не мальчик. Не мне вас учить…

Шарковский пристально посмотрел на участкового инспектора, и в этом взгляде Кондратьев увидел и злобу, и раздражение, и презрение, и что-то еще такое, отчего он сильно смутился.

Стремительное наступление Советской Армии сильно подорвало фашистский дух не только на фронте. Завербованные или заброшенные в тыл предатели всех мастей: шпионы, диверсанты, разведчики — крепко задумались о своей дальнейшей судьбе и о том, как им спасать свою шкуру. Вызов в милицию для Шарковского, без сомнения, был выходом почти счастливым. Если его отдадут под суд за такие пустяки, как незаконная продажа лекарств, то он получит от двух до семи лет и скроется в тюрьме до окончания войны. Потом дело пересмотрят, возможна амнистия, и он освободится.

Именно на это и рассчитывал Иван Васильевич. Шарковский был опытный и очень осторожный враг. Не случайно органы госбезопасности его «прохлопали», как выражался подполковник. Долгое время резидент АБВЕР (военная фашистская разведка) Шарковский жил и действовал в самом центре Ленинграда, и никто, даже работники аптеки, общавшиеся с ним ежедневно, ничего не подозревали. Установлено, что к Лынкису на Васильевском острове Шарковский не ходил и встречались они в других местах. Получив повестку, Шарковский имел достаточно времени, чтобы сообщить Тарантулу о вызове его в милицию. Но как это было сделано, проследить не удалось.

На другой день в начале пятого Шарковский отправился на площадь. Шел он по Невскому пешком, неторопливо, иногда останавливался и разглядывал знакомые здания Александрийского театра, Гостиного двора, Думы, Казанского собора. На площади долго стоял против Зимнего дворца. Может быть, он чувствовал, что надолго расстается со свободой, и прощался с Ленинградом, а может быть, с этими местами были связаны какие-то воспоминания.

На второй этаж Управления милиции он поднялся спокойно, но, увидев пост, остановился на площадке. Сейчас он предъявит повестку, дежурный пропустит его наверх, а назад он может не вернуться. Назад выпускают только с пропуском.

В пять часов в кабинете Ивана Васильевича на Литейном раздался телефонный звонок.

— Товарищ подполковник, докладывает Маслюков. Шарковский пришел. Сидит в коридоре.

— Хорошо. Пускай посидит с полчасика, а потом приступайте к допросу. Меня беспокоит вопрос: сообщил ли он Мальцеву?

— Полагаю, что да, — уверенно сказал Маслюков.