Тарантул

Я имею право на истерию, на визг, на скулеж; имею на это право. Я все это переживу, переживу боль, живым выйду из боя, и выживу, и буду жить, и вернусь, и найду каждого из вас, суки, кто сказал о нас неправду, кто поживился за счет лжи о нас, кто обманывал тех, кто ждал нас.

Я имею право выжить и вернуться, чтобы жизнь у вас, хозяева жизни, стала ещё лучше. В перекрестье оптического прицела.

Знакомый кирпичный дом. Он по-прежнему монолитен и важен, как вельможный чиновник. В такой дом страшно ступить. Здесь живут небожители городка Ветрово. Их покой охраняет верный пес - швейцар дядя Степа. Он в модной камуфляжной форме спецназа и похож на сытого доберман-пинчера.

Как дела, дядя Степа? Все в полном порядке? Как печень? Хорошо? Где я был? Далеко, дядя Степа, за морями, за долами. А как Серов-младший поживает?

- Санька? Вчерась облевал меня, поганец, а сегодня - полтинник долляров в зубы. Кр-р-расота небесная.

Узнаю друга. Любит, клоп, жить красиво и красивые делать жесты. Вероятно, все также легок, беззаботен, франтоват, стихи кропает: "Пора отнять у большинства идею братства и родства и равенства уродство коль по нашей по стране ходим мы как по струне для какого же рожна широка моя страна".

... Я у знакомой двери, обитой дермантином. Утопаю кнопку звонка. Он разболтанно трещит. Шаркающие шаги, дверь скрипит - убийственный запах старого мирного клоповника. Полусонный Серов смотрит на меня. И не узнает.

- Ха, - говорит он после. - Леха, ты чего? Уже приехал?

- Приехал, - тут за его спиной продвигается тень; я настораживаюсь. Но потом понимаю, где я и с кем.

- Дай-ка я тебя... - душит в объятиях. - И не позвонил, друг мой ситный. Сюрприз, да?

- Бордель, - с трудом продираюсь по загроможденному коридору. - Как было, так и осталось.

- Окончательно погряз в разврате, - вздыхает мой товарищ, топая на кухню. - Валерия, поцелуй нашему защитнику отечества. Защитнику, в хорошем смысле этого слова.

Девушка Валерия профессионально улыбается. Она стюардесса, летает на международных рейсах, видимо, морально устойчива, свободно владеет несколькими иностранными языками.

Мы знакомимся. Я шаркаю ногой. Звенят бутылки. На широком подоконнике сухие корки мандарин. Сажусь за грязный стол. На нем радио, оно пережевывает жвачку последних новостей... Ничего не изменилось в этом мирном клоповнике. Лишь другая женщина стоит у окна.

- Как Валерия?.. Какие ноги... руки... И все остальное?

- Серов!

- Валерка, милая, у поэтов, как и политиков, нет запретных тем, - и лезет в холодильник. - Ты когда вернулся?

Я ответил. Проплыл сгусток искусственного холода.

- Валерка! Ты знаешь, кто перед тобой, - хлопает дверцей холодильника. - Нет, не знаешь? Это мой лучший друг Леха... Вместе с тем идиот. Романтик!.. Добровольно пошел на войну в нашу кавказскую Гренаду. Во дурь! А? Навоевался, Чеченец ты наш?..

- Серов, ты раздражаешь без штанов, - морщусь. - Ноги у тебя, брат...

- Чеченец, добрая кликуха, - смеется, хищно ломает мерзлый кусок колбасы. - И не трогай мои ноги, я ем миноги! - И громко чавкает.

Он так смачно это делает, что я не выдерживаю - смеюсь. И Валерия тоже. Поэт недовольно бубнит:

- Все вы... находитесь... в плену... плену морали... А я хочу жрать.

Ладит он это с большим удовольствием, и никакая сила не может его остановить. Серов-младший остается верным себе: что природой человеку дано, не стыдно...

Валерия не выдерживает физиологических упражнений с колбасой, уходит в комнату. Стихотворец вслед ей кроит рожи. Проглотив последний кусок, тянется ко мне, дышит перегаром, трется щетинистым подбородком о мою руку:

- Слушай, брат, я рад тебя видеть, веришь? И не в цинковом гробу... Страшно там?

Что я должен был ему ответить? Я сказал правду:

- Страшно.

Он взял грязный стакан, покрутил:

- Свои на своих, чудны твои дела, Господи, - наполнил стакан водкой. Давай за встречу.

- Нельзя.

- Автогробик? Цел "фордик"?

- И брюхо, - осторожно похлопал себя по животу.

- Накормили свинцом от пуза, - поднес стакан, к мятому, как бумага, лицу, продекламировал: - "Дело простое: убит человек, родина не виновата. Бой оборвется. Мерцающий снег запеленает солдата". - Хекнул. - За твое здоровье, Алеха.

По радио передавали невнятную музыку. По столу спешил раскормленный таракан. Серов поставил на него стакан:

- А сам-то убивал?

Что я должен был ему ответить? Я сказал правду:

- Убивал.

- Да-а-а, - сказал мой друг. - Не знаю, где лучше. А мы тут, как тараканы... друг друга... Хочешь бабу, Леха?

- Саныч, - снова поморщился.

- Валерия, ты где, блядюха небесная такая? Ходи сюда!.. - заорал нетрезво. - Я кому говорю!.. Ну, бабье, иго татаро-монгольское!..

Стюардесса не шла. Матерясь, мой друг тяжело зашаркал в комнату. А из окна тот же индустриально-производственный пейзаж: фабричные корпуса, прокопченное железнодорожное депо, рельсы, уходящие в вечную глубину темных и загадочных лесов.

- Убью! - услышал.