Утром мне оказали честь, разбудив ударами прикладов о дверь, сработанную из бронетанковой стали. Незваных гостей я ждал и поэтому спокойно отнесся к их нервной попытке вломиться без приглашения. Хотя, признаться, грохот и сочный мат раздражали. И не только меня, но и всех жителей окрестных домов, собравшихся поглазеть на даровое цирковое представление: как бандита будут брать. Через час, когда РУОП вслух размышлял, что лучше: взрывать стену подъезда или вламываться в крепость через окна, я, взяв для маскировки бидончик, открыл дверь и удивился:
- О, ребята? Вы ко мне? А я думаю, кто это скребется? А я за молоком...
Надо ли говорить, что мое путешествие с бидончиком было отсрочено на неопределенное время. Люди в масках грубо внесли меня в мою же квартиру и принялись обрабатывать бока прикладами и грубыми ботинками спецназа. Странно, боли не чувствовал, была такое впечатление, что состою из гуттаперчевой массы. Впрочем, нас учили держать удары и защищать самые важные жизнедеятельные органы.
Бойцов было пять и отрабатывали они свой хлеб добросовестно. В конце концов я начал отхаркивать на их башмаки кровавую слизь, что несколько умерило их прыть.
Возникает вопрос, а где ж мои хваленные навыки десантника? Можно, конечно, было их проявить, да получить пулю раньше срока не входило в мои жизненные планы. Господин Соловьев предупредил: столичные следователи прибыли со своим бойцами спецназначения, которые имеют право применять оружие при малейшем сопротивлении. Такие вот решительные, но гуманные методы борьбы с правонарушителями. Человеколюбивые методы, потому, что не расстреливают у стенки, хотя очень хочется.
Потом меня, обработанного до состояния мешка с комбикормом, кинули в кресло. Оказалось, для душевной беседы со следователем Ермаковым. И тот появился с искривленной ухмылочкой, мол, как ты, враг общества, ещё живой?
Вспомнив, что мы обитаем в правовом государстве, я, хрипя лопающимися на губах розовыми шариками, поинтересовался постановлением, дающим право на вторжение в частную собственность. Столичная штучка сделала знак и команда казенных "боингов" стартовала из разгромленного ими же жилищного пространства.
- А я пришел в гости, - проговорил Ермаков. - По личному вопросу.
- С общественным резонансом, - хрипел я.
- А без этого нынче нельзя, - прошелся по комнате. - Что-то много трупов за последнее время. А это раздражает.
- Кто-то из нас тоже будет трупом, - сказал. - И, думаю, не я.
- Кажется, мне угрожают, - сел напротив. - А не поиграть ли нам в русскую рулетку, Чеченец? Так, кажется, кличут тебя, Иванов.
- Я не играю в азартные игры.
- Ой, играешь, Чеченец. Еще как играешь! - погрозил пальцем, радуясь своему открытию. - Знаю, не без тебя, родной мой, все эти печальные истории... По мне - и хорошо, что вы друг друга изводите, плохо, что обывателю кровь пускаете. Вот Судакова обидели, зачем?
- А кто это?
- Не знаешь?
- Нет.
- И Полина, его племянница, тебе незнакома?
- Знакома. И что?
- Спасибо, - обрадовался. - Первый честный ответ. - Смотрел на меня с радостным ожиданием того, что я наконец бухнусь на пол от раскаяния. Не дождавшись, хекнул. - Знакома, значит?
- Да.
- Тогда вопрос следующий: была ли между вами физическая близость?
- Как? - зарыдал от смеха. Смеялся так, что казалось, поврежденные ребра проткнут легкие, точно елочные иголки надувные шарики.
- Хорошо смеется тот, кто потом не льет слезы, - крякнул Ермаков. - А знаешь, что дядя расспрашивал племянницу о тебе? И очень был настойчив. Даже ударил её.
- Собаке собачья смерть.
- И эту смерть пристроил ты, Чеченец.
- Я этого не говорил.
- Был у него интерес к тебе, Чеченец, был.
- Это его проблемы.
- Были его, теперь - наши.
- Ищите.
- И найдем, дай время.
- Не дам, - сказал я.
- А говорил, не играешь в азартные игры, - оскалился. - Думаешь, здесь война? Нет, Чеченец, здесь намного ху... вее, предупреждаю по доброте. И выбор один: или жить по нашим законам, или, сам знаешь...
- Я буду жить по своим законам.
- По нашим-по нашим, милый ты мой.
- По своим, дядя милиционер. По своим.
Не знаю, чем бы закончилось наше словесная сшибка, да ввалился боец и сообщил, что по мобильной радиостанции передали: гражданка Судаков обнаружила свою племянницу в петле, кажись, повесилась, деваха.
- Дура, - подхватился следователь Ермаков. - До чего ж неженские штучки эти барышни, блядь! - И вышел вон, расплющивая ботинками битое зеркальное стекло, в которых отражались наши изломанные судьбы.
Она погибла, девочка в свои семнадцать с половиной лет. Мы плохо относимся к мертвым, ещё хуже - к живым. Я слишком был занят собой, чтобы оказать внимание ей. Мы в ответе за тех, кого приручили, сказал поэт, и был прав. Я не хотел брать ответственность за молодую и наивную душу. А она не выдержала слякотной мерзости на улице.