Тарантул

Островерхая, кирпичная дача, похожая на шхуну, плавает в тумане. Длинный забор, калитка, она открыта, по мокрой траве пританцовывают кенгуру, на их шеях батистовые веселенькие, в клетку, платочки... Экзотические звери косятся на меня крупными солидоловыми по цвету глазами, недоумевая, кто посмел нарушить их покой в такой ранний час?

На окнах занавески с рюшечками. Останавливаюсь, чувствуя опасность, у меня хорошо развито чувство самосохранения.

Вжимаюсь в бревна дома... Сверху обрушивается тяжелая туша. Я её узнаю: это болван с заправочной станции. Он лежит на спине и размахивает велосипедной звенящей цепью, пытаясь хлестнуть мои ноги. Отсвет утра на стальных звеньях.

Наношу удар армейской бутсой спецназа в переносицу врага, как меня учили. Болван снова опрокидывается на спину, хрипит... Я замечаю вздрогнули занавески с рюшечками.

- Что ж ты, гадкий человек, делаешь? - спрашивают меня. - Больно же, жестоко же, мерзко же... Вернулся, да? И все теперь можно, да?

- Вперед, - говорю. - Пуля твоя здесь, болван.

- Куда вперед? Впереди - коммунизм, ха-ха!

- В дом! Понял?

- А вот и не понял! Бэ-бэ! - блеет, как барашек. - И ничего ты, служба, не сделаешь! Нас всех нельзя победить!

- Можно, - выдираю пистолет из куртки.

- Нельзя-нельзя меня убивать. Кто-то же должен, солдатик, заправлять ненавистью твою душу?

- Вперед!

Поднимаемся на веранду, тихую и сумрачную. Запах яблок, они лежат на старых газетах, крупные и пряные. Над ними висят красноармейские шинели.

- К нам долгожданные гости! - вопит мой враг, включая свет.

Этот свет тускл и неустойчив, и в этом мутном жидком свете вижу Вирджинию. Она сидит на тахте в атласном халатике, поджав ноги под себя. Она сидит в любимой позе и курит папиросину. У неё огромный беременный живот.

Вот тебе и занавесочки с рюшечками, говорю я себе.

- Это ты... ты сучка! - говорю я и направляю оружие на нее, свою любимую, свою первую и единственную женщину.

- Ха-ха! - заливается смехом. - Что-то ты плох, боец?

Нет, это была не Вирджиния, это была женщина с красивыми глазами, у которой пил химикалии муж Жорка.

- Что ты, родненький? Что ты, миленький? Кто тебя обидел? Что случилось? Ты же не из милиции? Ты из войны?..

- Ничего не случилось, - сглотнул горькую слюну. - Ничего, кроме одного: Вани Стрелкова нет, Саньки нет... И таких, как они, нет. Тысячи и тысячи нет. А вы есть... Вы остались... Чтобы не происходило, вы остаетесь.

- Ой, не надо так говорить. Так в жизни не говорят. Хочешь, я научу, к а к надо говорить?

- Всех вас надо...

- Сначала себя, Чеченец с черной душой тарантула. Дружка ты позвал на озерцо... говнецо... Ты?

- Я?

- Дурачок, он же хотел быть счастливым. В нашей стране счастливым может быть только или сумасшедший, или мертвый, или ребенок. Но дети растут... Ты ведь тоже хочешь быть счастливым, мальчик?.. Иди ко мне. Я сделаю тебя счастливым. Сними только портки...

- Я тебе сделаю счастья, падла, - из соседней комнаты вываливается зевающий Жорка. - Ааа, это ты, студент? За должком пришел?

- За счастьем пришел, за счастьем, - смеется его жена. - Что желаете? У нас большой выбор: анашка, гашишек, героинчик, ЛСД, кока, колеса, винт, джеф, муля*. Все, что душа желает?.. Как там в песенке: "Ма-ма ма-ма-марихуана - это не крапива. Ты её не трогай. Лучшее без нее..." Ха-ха!.. Эй, сюда, ждем счастья!..

* Название наркотических веществ (жарг.).

Появилась Анджела с обнаженной, обвислой до пупа грудью, которой можно было бы обматываться во время холодов, как кашне, и в плюшевой юбочке официантки из ресторана "Эcspress", несла на подносе стакан с мутной жидкостью и шприц. Улыбнулась мне, сделала книксен:

- Пожалуйста, защитнику отчизны его двести ...

Я выбил поднос из рук подавальщицы. Жорик удивился: счастье-то задарма?

- Он и меня ударил, сволочь, - пожаловался болван.

- И правильно сделал, - плюнул в него Жорка. - Тебя, скотину, бить надобно каждый день, без выходных, чтобы поумнел. Стране нужны умные кадры. Страна напрягает последние силы для своего окончательного счастливого будущего, а ты, марцепанщик, и не думаешь жить её интересами.

- Соловей! - хлопнула в ладоши его жена. - Дай-ка ему в харю!

И возник Соловьев, мой бывший одноклассник, откуда-то материализовался в своей спортивной шелковистой униформе бандита, весело подмигнул мне, мол, я свой, и надвинулся на болвана.

- Своих бьете! - заорал тот. - Я в милицию буду жаловаться. Милиция меня сбережет. Как свет, газ и воду.

- Пушер ты мой, Соловушка. Прокастрируй этого педика, - дико хохотала женщина.

- Рад стараться, - церемонно поклонился пушер - торговец наркотиками. - Позвольте инструмент.

- Режь его, гунявого! - кричала безумная баба, похожая на мою первую и единственную женщину.

- Для войны он не пригодный, - хекал Жорик. - Режь барашка!

Щелкнули портновские ножницы. Болван заорал благим матом. Я не выдержал всей этой феерической галиматьи и вогнал пулю в потолок. Потолок обрушился. Точнее - посыпалась штукатурка, и не штукатурка вовсе, но алебастровая дурманящая пыль - мертвое пылевое облако.

И тут меня позвали по имени:

- Ваня?