Тарантул

- Алеша, - проговорила девушка, не удивляясь. - А я тебя жду.

- Как соловей лета, - проговорил я, заступая в незнакомый мир. Прости, что так поздно.

- А я не сплю, - провела в комнату, на столе были разложены учебники. - Я на заочном, медицинском...

- Молодец, - глянул в открытую книгу. - Брр, человек в разрезе, лиловый какой, жуть! Не страшно?

- Привыкаешь, Алеша, - была не по возрасту домовита и спокойна. - Я сейчас приготовлю ужин, - и ушла.

Она права, эта девочка. Привыкаешь. Ко всему привыкаешь. Особенно к этой убогой, затхлой и мучительной жизни. И кажется, что нет ничего милее, кроме нее.

А мы все лишь клетка в огромном и неведомом мироздании. Страх смерти пугает и мало желающих переступить через порог, где начинается другая жизнь. Однако она есть, эта прочая жизнь, иначе тогда наше страдальческое пребывание здесь не имеет никакого смысла. Никакого смысла. Бессмыслица.

- Алеша, - заглядывает в комнату Летта, - иди кушать.

- Иду, - и вдруг ловлю себя на мысли, что э т о все уже было. Ей-Богу было, и эта полутемная комнатка, и тяжелая мглистая ночь, и запах жареной картошки, и я, поднимающийся из-за стола, и эта девушка в конопушках. Извини, - чешу затылок, как крестьянский холоп Алексашка сын Николашки-книжника, что из местечка Иваново-Ветрово. - А мы с тобой, паночка, не сходились. В другой жизни?

- Было дело, как сейчас помню, - то ли шутила, то ли нет, смотрела открыто и весело. - Садись и ешь. Голодный, я знаю.

- Откуда знаешь?

- А у меня сердце-вещун, - засмеялась.

- Летта, я серьезно.

- И я тоже, - посмотрела на меня спокойным и все понимающим взглядом любви. - Ешь, а я пойду, постелю нам...

- Нам? - подавился картофельными прожаренными лепестками. Чер-р-рт!.. - И, совсем заклинившись, задал совершенно идиотский вопрос. А бабулька-то где?

Девушка засмеялась: не упоминай нечистого - прийдет, а что касается бабушки, то она уже почивает, старенькая. Потом дополнила:

- Я хочу от тебя сына, - и ушла.

А что же я? Остался сидеть на кухоньке дурак дураком, машинально жевал картошку и думал о том, что, вероятно, в этой невозмутимой и уверенной простоте и есть главный смысл нашего бытия. Не звать без нужды лукавого, любить тех, кто дал тебе жизнь, и желать родить себе продолжение свое.

Да, вот заковыка: мной уже приобретен билет на полет в туннели смерти. И ничто, и никто не сможет заставить меня разорвать его, как лист бумаги, на котором кровью уже составлена опись нашей жизни.

Об этом я и признался Летте, когда она вернулась на кухню. Ты знаешь, сказал, а я ведь уезжаю завтра вечером. Далеко-далеко и, боюсь, уже не вернусь. Далеко-далеко, переспросила, мыла тарелку. Да, и прошу не говорить маме. О ком, о нашем сыне?

- Летта, - засмеялся, посадив её себе на колени, - ты как дева-Мария хочешь понести из воздуха.

- Нет, я хочу от тебя, Алеша, - смотрела внимательным и просветленным взглядом. - И назову сына Алешей, ты не против?

- Спасибо, - и пошутил. - А если будет дочь?

- Я её назову Ю.

Потом была ночь. И я знал, что это моя предпоследняя ночь. Так сложились обстоятельства. И здесь никто не виноват. Как можно обвинять лунный свет за то, что он светит, да не греет. Море за то, что оно соленое как суп. А людей за то, что они такие.

Про меня и Ю все рассказала мама. Ох, мама-мама... И девочка Летта знала обо мне все. По-моему, даже в какую поездку я скоро отправляюсь.

Запах её тела напоминал запах летнего скошенного луга и тихой реки, петляющей в прогретых вечных берегах. Потом в этом запах вторгся кисловатый и знакомый мне - запах крови и моря.

- Что это? - успел спросить.

- Дурачок, ты мой первый и единственный, - и затянула меня, как штормовая океанская волна бесстрашного пловца.

Не помню, когда уснул и спал спокойным, без сновидений сном. Потом проснулся, будто от толчка. Девушка и мой сын в ней спали калачиком. Я укрыл их ватным стареньким одеялом и пошлепал на кухню пить воду. Там за столом, где я раньше сидел, находился... Сашка Серов, зябко кутающийся в серебристую фольгу.

- Привет, Леха, - проговорил он. - Холодно у вас тут.

- Тепло, Саныч, - пожал плечами. - Наверно, промерз в этом проклятом озерце... на всю оставшуюся жизнь... Зачем ты это сделал?

- Что именно?

- Ушел от нас.

- Алеха, я же говорил: времена такие... Нет поэтам места под солнцем... Зачем тогда жить в этой жизни?

- Есть другая, Сашка?

- Есть, Алеха. Есть, это нельзя объяснить словами. Даже мой красный слог бессилен - скажу одно: там никто никого не убивает, там нет боли и крови, нет печали и страха. Там все другое.

- Рай?

- Это не рай, Алешка, это другая жизнь. Другая вечность, где нет этих коконов, - передернул плечами и фольга издала отвратительный металлический звук. - Там есть счастливые дети... Кстати, хочу тебя поблагодарить за помощь Антонио и сыну.

- Ты о чем? - удивился я.

- Ты Ваньку видел?

- Видел... - И наконец понял. - Твой сын?.. Ах ты, сукин кот!.. Как же так, Саныч?.. Погоди-погоди... А как же дальнобойщик?

- А ты его видел?

- Не-е-ет.

- Какие могут быть вопросы?

- Тогда почему ушел?