Тарантелла

— Не лгите уж, поздно! Если б вам было интересно — надели бы очки, и прочли. Я же знаю, что в конечном счёте и вам на то плевать. Но по наружному её виду вы сходу поняли, что книга серьёзная. С подобными вам и самой часто приходится иметь дело. Но то вы, утончённая дисциплиной интеллектуальной работы женщина, тяжёлой, но нужной работы. А какое право на то имеет тупой мужик, хозяин постоялого двора! Как он смеет, лавочник-полуинтеллигент! Лезет в сапогах вонючих в вашу серьёзную конфессию, и для чего? Не для работы, а для развлечения. Таким, как я, положено для развлечения комиксы разглядывать, правда? В крайнем случае биржевые сводки. И вот вы раздражены, потому что разочарованы: выработанная вами картинка мира, где всё было так чисто и ясно, где у стола за книжкой сидите непорочная вы с нимбом над головой, стала вдруг мутной, совершенно преобразилась. И от какого ведь пустяка! Ведь всё ваше разочарование стоит на пустяке: это просто другая — неизвестная, и неинтересная лично вам книга, однако, подчёркиваю это, всё же книга. Да что я так говорю — мелочь, будто мелочь — это нечто несущественное… Да именно потому, что разница между нами ничтожна, вы так разъярены. Мелкие укусы раздражительней больших, больше зудят. От больших больно, но это ведь и не раздражает… На них ястребиной ярости не взрастишь, только слёзы. И теперь скажите, почему ж других не может раздражать ваш чуждый, оскорбительно этнографический интерес к ним, словно они обезьяны с Борнео? К тому, что для них жизнь, и интимная? Вы лезете в их конфессию без спросу — так примите же и то, что и они имеют право зыркать глазом и кусаться без вашего разрешения. И кусаться больно, правда? Ведь вы вон не столько раздражены, как я вижу, а чуть не плачете от их укусов.

— Ну, если это мелочь, по-вашему: рабство в современном цивилизованном мире, — желчно сказала она, втянула с хрипом горьковатый от желчи воздух и закашлялась. Только бы снова не вывернуло, как перчатку, наизнанку! Конторка вибрировала от гудения магнитофона, от этого и у неё завибрировал череп, всеми костями. Зато ей стало легче подавлять внезапные вспышки раздражения: оно и само больше не пыталось давать вспышек, а ровно непрерывно вспучивалось, потихоньку заполняя чрево, все его отдалённые полости и углы. Проклятый цыганский хор фальшивых монахов, и его солист, крёстный папочка магнитофона: вот это уж точно никак не мелкий укус.

— Если это мелочь — её легко устранить. И всё же стать союзниками. Я же не в любовницы вам навязываюсь. Не в жёны к вам, Адамо. Я говорила о родстве типов, слепленных из одной глины, о такой близости, а не постельной. Но она и есть ближе, чем близость мужа и жены, и это вам, кажется, хорошо известно: те ведь отнюдь не близнецы. Тех если что и связало вместе, то предательство.

— Какие из нас родственники! — пренебрежительно отмахнулся он. — И вы напрасно ко мне подбираетесь… с этим случайным совпадением имён, и с жёнами. Я не повторяю ошибок, уроки идут мне на пользу, свои и чужие. И вам бы их не забывать… Как вы забыли, к примеру, что вторая жена Адама вообще не из глины, а из косточки. Чтоб, значит, не так уж вольно кобылке дрыгалось. Это первая, по-видимому, слеплена, а вторая так… суррогат, эрзац для бедных.

— Да это же открытие, откровение! Новое Откровение от Адамо! Вот кто радикал, вот где происходят настоящие перевороты… Не зря вы тут, значит, просиживаете свой зад. Послушайте, а что, если вам наново переписать Ветхий Завет, всю историю рая по-новой! Не робейте, в Америке уже переписали Евангелие, padre мне об этом давеча сообщил… Только вот на какой авторитет вы сегодня будете ссылаться, а? На чей голос? И кустов у вас тут маловато. Нет, вам всё-таки надо писать новую Библию своим голосом, от первого лица: своего авторитетного я. Или, хотя бы, записывать такие вещи в приходно-расходную. Уж их-то налогами не обложат, будьте уверены.

— Да полно… Читать надо научиться, а не только писать. И у вас будет куча таких откровений. А для умеющего читать уже написано: у первого библейского Адама, из первой главы, если была жена — то жена другая. Ну да, можно сказать, второму ещё повезло.

— Ну да! Ясная аллегория — правда, padre? Первый слон — Адам, а слониха… Имя, имя-то первой слонихи — вы узнали, имя вашей прежней постоялицы? Записали его, чтоб не забыть?

— Начто нам записывать, мы и так не забываем. Хотя, ведь, ничего нет проще, чем выдумать себе имя.

— Я, пожалуй, теперь точно пойду, — заявил священник. — Я вижу, дальше вы прекрасно обойдётесь и без меня. Дилетанты всегда предпочитают действовать в отсутствие профессионалов. Да и дискуссия далеко отклонилась от темы, которая делала её хотя бы отчасти для меня интересной… приемлемой.

— Всё! Я всё теперь знаю! — воскликнула она. — Бросившая вас жена звалась, это теперь ясно, Лилией. Первая жена первочеловека Адама — Лилит. Гёте-то мы все в гимназии читали. Так это Гёте — ваша Библия, вот так-так!

Она сложила руки на груди, в молитвенную, точнее — певческую позицию, потому что действительно пропела, как сумела: