Тарантелла

Он, как будто, поддержал предложенный ею тон, соответствующий её навыкам. И она бегло, словно отмечала тезисы заготовленного доклада, пожаловалась и на другие болезненные ощущения: ватные ноги, повышенная влажность кожи — никогда раньше так не потела, наверное, от этого и зуд, занудный, как зуд бра в комнате наверху… Кстати, пора и починить, а то невозможно уснуть как следует. Но от того зуда всё ж таки можно избавиться, трижды дёрнув за верёвочку. А от этого…

Она даже показала, где именно зудит сильней всего, и снова поймала свои руки на бессознательных, без её приказов, движениях. Поймала саму себя на том, что показывая, где зудит — почёсывает, скребёт эти места ногтями: то вокруг поясничных позвонков, сзади, то под грудью, cпереди. Поймать же себя удалось только потому, что ногти предательски потрескивали, такой неприятный звук, но зуд не усмиряли, ещё большая неприятность. И вообще обнаружилось, что зудит не на поверхности кожи, а под ней, на небольшой — а всё же недостижимой глубине. Благодаря этому своевременному открытию, ей удалось удержаться и не почесать голову. Это было бы уж слишком, дорогая, запоздало подумала она. Впрочем, оно бы отлично соответствовало всему остальному, успевшему тут с тобой случиться, и от чего тебя не удержал никто: всё случившееся перегружено ровно таким же лишком. Что ж, никто не удержал, но никто и не виноват, разве ты не сама затеяла всё это дело? Значит, и раскаиваться в этом тебе самой.

— Это всё от жары, — поставил он свой диагноз, ничему не удивляясь, или не замечая деталей рассказанного и показанного: усвоив лишь общее, или только хорошо ему знакомое. — Обычный перегрев. Осторожные люди в полдень у нас не выходят. Вам надо было пролежать весь этот день в темноте. Вчера у вас была морская болезнь, а вы сразу сегодня на солнце. Вспомните-ка, я предупреждал. Но у вас, так сказать, заложило уши.

— Я помню, да и не вы один щедры на предупреждения… А что мне с них? У меня выбора нет, мне надо работать, иначе — зачем же было всё это затевать!

— Вот именно, — подтвердил он. — Но как это у вас нет выбора? Придётся задержаться, говорите вы, вот какие вы сделали из всего выводы. А прочисти бы вы уши и глаза бы пораскрой, коли уж нашлись добрые люди, давшие вам предупреждения… Если б вы им вняли, то поступили бы совсем наоборот: уехали бы отсюда, не откладывая, прямо сейчас. И сказали бы совсем противоположное. Что ж, придётся нам расстаться, сказали бы вы.

— Это почему же я должна… — заколебалась она. — И потом, разве я не должна вам за комнату?

— Ах ты, Господи, — сквозь зубы проговорил он. — За кого же вы меня принимаете? Мы не такие мелочные, как вы думаете…

Он снова порылся в ящике, на этот раз в нём продлённо звякнуло, захватил что-то в горсть и протянул ей. Она оторопело уставилась на его раскрытую ладонь, на сложившуюся в протянутом к ней ковшике фигуру: ключи от её «Фиесты», пересекающие по диаметру колечко, к которому они подвешены, как колокольчики. Что ж, этот знак действительно смахивает на запрещающий длительную стоянку, а звяканье его — на звон прощальный. Похоже, желательное расставание ещё и неизбежно. Это его тягостные железные звоночки, оно уже, кажется, совсем близко. Уже, собственно, тут.

— И зачем только я сюда приехала… — прошептала она.

Горечь и кислота, обычно с затруднением совмещающиеся друг с другом, теперь легко сошлись в одно место: у корня её языка. Нет, немного глубже, на полпути между их источниками, между языком и сердцем. Ведь кислота, скорей всего, это послевкусие извергнутого желудком содержимого, но горечь… горечь вовсе нет. Она — привкус извергнутого содержимого сердца, горечь расставания. Терпкий вкус разочарования оставшейся ни с чем, опять только с самой собой, души.

— И вправду, зачем… — снова подтвердил он. — Ну, а нашли вы то, за чем приезжали?

— Не знаю, — сказала она. Это робкое признание, собственно полупризнание, далось ей через непомерное усилие. Но она сумела проделать ещё одно, дополнительное, и всё же довела дело до конца.

— Если совсем честно — пока нет.

СЕДЬМАЯ ПОЗИЦИЯ

— Однако, будьте уверены, найду, — заявила она от порога. — Не сомневайтесь. А… и вы тут, padre? Рада вас видеть. А вы меня?

Оба одновременно прекратили свой разговор и повернули к ней головы. Не дожидаясь ответа, она прогарцевала к конторке. По мере её приближения взгляд Адамо поднимался всё выше и выше над бортиком конторки, пока не упёрся в верхнюю пуговицу её жилета с таким выражением… собственно, без всякого выражения, будто он не столько смотрел — сколько слушал, как шуршат её шорты. Глаза облокотившегося на правый бортик prete поступили совсем наоборот, заскользили в противоположном направлении, и когда она подошла поближе остолбенело уставились на её колени. Она порадовалась и этому.

— Интересно, что это мы тут так интимно обсуждаем, — говорила она, быстро надвигаясь на онемевших, застывших в своих позах собеседников. — Погоду или канонические тексты… а-а, понимаю, текущие дела кооператива? Вот я вас и застукала, заговорщиков… Сказать прямо — накрыла.