Тарантелла

До жизни, молча возражает скрипач. Молчаливое возражение выражается новым жестом: обратным движением смычка, назад к колодке — но по другой, не совсем параллельной струне. Слушай, нежно подзванивает движению ослабленными канительками эта струна. Слушайте все, и услышится, что я приятна для слуха. Смотрите все, и увидится, что я вожделенна. Если я приятна всем, как же не вожделеть жениху? Так свидетельствует за молчащего жениха дрожащая невеста, перетянутая через кобылку струна. Подобно змее, она концом своим выползает из тёмного гнезда, из мест гнездования предержащих тьму колков, изогнутой талией проползает северный верхний угол грубой деревянной кобылки, и началом своим вползает нам в чрево, через его нижний южный угол. Распятая на этих углах, она зыбится между ними в недрах наших, ходя там на чреве своём, и овладевает ими, мягкой щекоткой выцарапывая из них новые судороги смеха. Этой струне придан голос привлекательный: голодный жильный шип пресуществлён змеевидными канительками в звоночки, привлекающие разбавленные желудочные соки, в улучшающий вялое пищеварение заобеденный наигрыш. Ненасытный голод — в без труда насыщаемый будничный аппетит.

Он жених всякой твари, растениям и зверям полевым, поощрительно отзывается жениху и одобрительно о женихе третья струна свистом стали. Жених всем натянутым на одну дощатую коробочку струнам, пусть они и обвивают не его, а скрипящие, крепящие их колки. Он сам обнимает округлости их оснований и углы их вершин, концы верхов их и начала низов, как одно. Они отдают себя навстречу ему, как одно, и он один набегает на них валами колебаний, как нa песок. Пенными вершинами валов он со свистом просачивается в них, под его натиском все песчинки как одна: ходят туда-сюда одним хороводом. Все ходящие волнами струны хора — разом его невесты, в нём все они сёстры, пусть и не очень похожие, но зато одинаково хорошо пристроенные к жениху. Они так же, как и братья — участники кордебалета, настроены на свадьбу с ним и для того заранее подстроены друг к другу, приучены к общей судьбе, к своему в ней месту. Что ж, навыки жить в согласии с сёстрами и впрямь облегчают тяготы жизни, привычка делить с братьями долю упрощает сложную судьбу. Вот все они, собранные в этом месте братья и сёстры, и принимают привычную несложную позу, перегнув талии через кобылку так, чтобы к распятым на ней телам было поудобней пристраиваться и спереди, и сзади. Чтобы смычку легко было обхватить их своим хвостом спереди, и насадить на свой хобот сзади. Для этого все невесты заранее опускаются на колени, перекидываются через кобылку и вжимаются в выщербленные в ней ложбинки, в предусмотрительно устроенные там пустоты. Если кому-то хочется принять кобылку на свой счёт, это его личное дело, а собранные тут невесты делают своё, не глядя на личности: все стараются поудобней устроиться там, на пустом месте, обжить его хотя бы собой, если уж ничего другого под рукой нет. Все старательно приживаются к нему и своему жениху.

Кажется, этот жених действительно знает своё дело. Но что оно такое, это дело? Сразу взяв предельный темп rapido canonizzare, смычок почти без трения задрожал было туда-сюда так, что и не различить деталей его движения, только общие очертания. Но пару раз споткнувшись, ковыльнув на первых двух струнах и разок оступившись там — он тут же обескураженно отступает от взятого предела. Нерешительно оглядываясь кругом, он ищет теперь себе поддержку подальше от всяких пределов, где-нибудь поближе к середине между ними: поближе к себе, вот тут, под рукой. Хорошенько оглядевшись вокруг себя, он находит себе твёрдую почву в самой своей обескураженности пределами, в самом своём спотыкании об них, быстро усваивает этот изъян, и вот — он уже всё знает о нём и начинает использовать это препинание в середине триоли как замедляющий её движение притоп, как внутренний выжидающий затакт. Как рассчитанное со знанием дела покачивание между пределами триоли, промедление между её краями, естественно, тут же расширяющее и размах качаний смычка.