Танцы в пыли

— Вы отправите меня домой? — спросила она.

Совершенно ледяным тоном он сказал:

— Я требую объяснений. Бог свидетель, это не ваша вина, что у вас изувечено лицо. Но послать портрет матери вместо своего — это же изощренное предательство. И писали вы мне, как я полагаю, по заранее задуманному плану. Вы уже тогда собирались обмануть меня. А может, это даже вовсе не вы писали все эти расчудесные письма…

Она с трудом села. Все ее локоны и ленты растрепались, и она выглядела просто ужасно. Но теперь в голосе ее послышалась страсть:

— Это я! Я писала — все до одного…

Его губы скривились.

— И чуть ли не в каждой строчке уверяли, что так меня уважаете и мечтаете только служить мне… А может, это от любви вы возомнили себя вовсе не тем, что вы есть?

— Мне нечего сказать, — хмуро пробормотала она. — К чему тут слова? Единственное, что верно, так это то, что я кузина Доротеи.

— Доротея! Уж кто-кто, а она терпеть не могла хитрости и обмана! Она была чистой и честной. С трудом верится, что в ваших жилах течет та же кровь…

Магда сморщилась и спрятала лицо в ладонях. Как ни ждала она услышать все это, как ни представляла заранее в мыслях, но слышать подобное наяву было невыносимо.

Неожиданно Эсмонд спросил уже не так грубо:

— Когда вы получили это увечье?

— Еще в детстве, — ответила она. — Несчастный случай. Меня сбросила лошадь.

Эсмонд принялся с хмурым видом расхаживать взад-вперед. Он вспомнил, что тогда, в замке Шафтли, она тоже была под вуалью, но он решил, что это дань трауру. Вот, значит, о каких страданиях и о каком несчастном случае писала ее тетка… Но как она могла решиться на такой грязный подлог? Внутри у Эсмонда все кипело. Ему хотелось броситься прочь, лишь бы не видеть ее. Вообще, оседлать Джесс и умчаться куда-нибудь подальше от Морнбьюри-Холла, и никогда не возвращаться…

Над ним висит какое-то проклятие. Над ним и над всем этим домом. Сначала — смерть его невесты накануне венчания. Теперь вот — этот жалкий фарс с переодеванием. Нечего сказать, попался в расставленные сети. Хорош этот Адам Конгрейл! Впрочем, раньше надо было думать и встретиться с кузиной Доротеи до свадьбы. Это все портрет, вернее, его схожесть с Доротеей, и еще эти письма… Разве такую жену он надеялся увидеть?

Эта несчастная калека на кровати вызывает у него только жалость. Да, он вполне может пожалеть ее, ведь ему самому приходилось падать с лошади и он знает, каково это пережить. Но ведь он не стал после этого уродом. Нет, наверное, это совсем другое, когда красота превращается в сморщенные рубцы.

Вся эта тушь и пудра… Покривившийся рот… Эти гадкие полосы… Боже, как можно лежать со всем этим в одной постели? Легче умереть от отвращения.

Может, действительно отправить ее домой?

Но что будет потом? Он же станет в глазах у всех посмешищем. Королева Анна первая станет потешаться над ним. Весь королевский двор только и будет что жужжать об этом на всех углах. А каково будет торжество его врагов! Он же не сможет появиться ни в одном лондонском клубе!

Его, графа Морнбьюри, который всегда был таким гордым и уверенным в себе, так просто обвели вокруг пальца. И кто — какой-то там Адам Конгрейл! Взял — и подсунул ему лежалый товар…

Эсмонд был задет за живое. При воспоминании о лице Магды его пронизывал ужас. Что только скажут люди! Даже если выгнать ее сейчас, они все равно рано или поздно узнают правду, и он станет главным пугалом Лондона. Нет, этого он не перенесет.

Граф вдруг прекратил свое хождение по комнате и остановился у кровати.

— Теперь я все понял, — сказал он хрипло. — Ваш решительный папаша, или, как его там, отчим нарочно скрыл от меня правду, чтобы заполучить себе в зятья крестника королевы и хозяина графства Морнбьюри. Нечего сказать, цель у него была высокая. Только вот средства ее достижения он выбрал самые низкие. И вы ему помогали. Вот, значит, для чего вы составляли все эти пылкие и преданные послания… А я-то вам верил… Если бы вы хоть на минуту задумались о моих чувствах, вы бы не допустили всего этого.

Магда отняла от лица руки и взглянула на него своими огромными глазами.

— Браните меня сколько хотите, — сказала она. — Я привыкла к брани. И к боли.

На какое-то мгновение он устыдился своих слов, но потом опять нахмурил брови и выпятил губу.

— Я бранюсь, только если меня к этому вынуждают. Или вы считаете, что ваш поступок — это не достаточный повод?

— Признаю, я далеко не красавица, — сказала она с коротким неприятным смешком.

— Не ваша вина, что у вас такое лицо, — грубо сказал он. — А виноваты вы в том, что меня обманули. Возможно, было бы по-настоящему благородно с моей стороны сделать вид, что я не заметил в вашем лице ничего особенного, и продолжать улыбаться… Но я слишком ненавижу предательство, а то, что вы совершили по отношению ко мне, — это и есть самое настоящее предательство.