Танцуют все

Собственно, ничего страшного не произошло. Ещё было время направить документы в пару вузов с медицинскими факультетами, где оставались места, или переориентироваться в том же Первом меде на лечебное отделение, со своим рейтингом Адель туда бы прошла, но она вдруг упёрлась: либо на клиническую психологию, либо — никуда. Переубедить её я не смог. В результате это «никуда» и материализовалась.

Для Адели это было колоссальное потрясение. Постепенно я начал догадываться, что поразила её даже не внезапная катастрофа, не крушение планов, вынашивавшихся целый год, а равнодушная механистичность всего этого действа. Никто не глянул в её сторону. Никого не интересовало, чего хочет сама Адель. Для бюрократического круговорота системы образования она была не человеком, не личностью, стремящейся к чему-то и уже прочитавшей множество специальных книг, а блёклой цифрой в графах отчётности, бумажной фишкой, которую небрежным движением смели за ненадобностью со стола.

Поступить на платное отделение, как я предложил, она категорически отказалась.

— Спасибо! Чтоб на меня смотрели как на круглую дуру?

В общем, Адель погасла. Жизнь её из кипения замыслов и надежд превратилась в болотный застой. Она словно зависла в летаргическом безразличии. Заблокировала телефоны подруг, не отвечала на сообщения. Неслышно ступая, как призрак бродила целыми днями по комнатам, подолгу не задерживаясь нигде. Книги свои свалила в угол у шкафа, и они покрывались там пылью, которую она запретила стирать. Было во всём этом что-то потустороннее. Как из загробного мира, звонил из Дюссельдорфа Арсений: что там у вас происходит? Звонила оттуда же Ева, требовала ответа: почему я не уследил за ребёнком? Что я мог им сказать? Следить за ребёнком, по-моему, должны были родители. А если родители умотали бог знает куда, ребёнка бросили, сочтя, что он им, по крайней мере на первых порах, будет обузой, то нечего удивляться. Конечно, ничего подобного я Еве не говорил: чувствовал и свою вину, хотя, честное слово, не понимал, в чём она заключается. Разве что в том, что Арсик из застенчивого милого мальчика, легко краснеющего, смущающегося, больше всего на свете любящего леденцы, превратился в Арсения, кандидата наук, классного специалиста, жестковатого, твёрдо знающего, чего хочет: работать в престижной фирме, на Западе, получать зарплату в евро, а не в рублях, жить, как подобает белому человеку, — так он высказался перед отъездом в Германию.

Я знал, что это были мысли Евы, а не Арсения. Арсений их просто озвучивал в более чётких словесных формулировках. Кроме того, они уже давно стали его собственными мыслями и словами, убеждениями, которые было невозможно поколебать. 

Наверное, я был к нему не совсем справедлив. Ведь это неплохо, когда у человека есть в жизни конкретная цель. К тому же в сентябре Арсений сказал, что они с Евой приглашают Адель пожить немного у них: присмотреться, освоиться. Может быть, останется навсегда, подкачает язык, поступит в Дюссельдорфский университет, тем более что базой его является медицинская академия. У них всё налаживается. Ему продлили контракт ещё на три года, с получением гражданства, с официальной натурализацией теперь сложностей нет.

 Адель на это лишь вяло кивнула:

— Ну, можно съездить. — И добавила, вероятно, почувствовав, как у меня болезненно затрепыхалось сердце. — Не переживай, ещё ничего неизвестно.

И действительно, вернулась она уже через две недели: в новой куртке, в новом кашемировом свитере, в новых сапожках с замшевой декоративной каймой. Однако — всё такая же летаргическая. Что там у них произошло, никто мне толком не объяснил. Арсений, позвонив перед её прилётом, коротко бросил:— Ты превратил ребёнка чёрт-те во что.

А сама Адель через пару дней сказала:

— Чего они все там улыбаются? Один говорит, что жена у него заболела, тяжёлая операция предстоит, — и улыбается. Другой рассказывает, что исламист с ножом ранил трёх человек, смертельно, на улице, — и опять улыбается. Третий рассказывает о коррупционном скандале в мэрии — и улыбочка до ушей.

 Путаясь от горячей радости при виде её, я кое-как объяснил, что таковы особенности современной культуры: приоритет европейской толерантности, гуманизация социальных контактов, минимизация негативных эмоций, чтобы не загружать других своими проблемами, извещать о них, но не требовать сопереживания.

— Так проще и легче жить.

— Я и говорю — идиоты.

И ещё сказала, это уже об Арсении с Евой:

— Знаешь, что их волнует больше всего? Что они живут в квартире, а не в собственном доме, как полагается успешным специалистам. Лужайка им нужна, где можно устраивать барбекю, бассейн им нужен, гараж автоматический на две, лучше на три машины. Вот увидишь, лет через пять у них всё это будет: возьмут кредиты, выплачивать будут всю жизнь, переломятся пополам... — На секунду прижалась ко мне. — Не хочу жить с ними, хочу — с тобой...