Танцуй, пока можешь

Прошло несколько недель после моего освобождения, а я все реже и реже виделась с Александром. Я не могла смотреть на него и любить его без того, чтобы передо мной не возникло лицо Кристины и ее взгляд в тот день. Александр перепробовал все средства, убеждая меня взять себя в руки. Но чем больше он уговаривал и упрашивал, тем больше я от него отдалялась.

А потом, в тот день, когда Кристину приговорили к смерти – это было четырнадцатое сентября, – посыльный принес мне конверт. До сих пор мне трудно передать словами, что я испытала, когда открыла его. Письмо было датировано двенадцатым сентября. По мере его прочтения я все острее чувствовала боль и одиночество Кристины. Не только в последние часы, а с тех пор, как я вошла в ее жизнь.

С того самого дня, когда я впервые увидела ее, я почему-то всегда была твердо уверена, что однажды мне придется ее убить. Возможно, это было своего рода предвидение, хотя я никогда не замечала за собой подобных способностей. Да и в тот день у меня абсолютно не возникло никаких ярких мысленных образов. Единственное, что я ощущала, – это непреодолимую потребность защитить себя.

Элизабет Соррилл. Природа наделила ее красотой, о которой могла только мечтать любая женщина, и я в том числе. Она принесла в наш дом смех и любовь, хотя сама все время страдала от непоправимой потери – потери любви, которая не хотела умирать и от которой она сама ни за что не хотела отказываться.

Но какое право имела она на эту любовь? Я тоже женщина. Я изведала и любовь, и горечь утрат. Но разве я заставляла из-за этого непрерывно мучиться близких мне людей?

Правда, теперь я понимаю, что никогда не знала ничего похожего на то чувство, которое связывало Элизабет и Александра. Их любовь не только перешагнула через сословные предрассудки, она выдержала испытание годами разлуки, взаимными обидами и даже постоянным чувством вины, которое уже само по себе способно уничтожить всякую менее сильную привязанность. Завидовала ли я Элизабет? Нет, я жалела ее. За любовь такой силы и глубины приходится платить и соответствующую цену. И я буду лишь одной из тех, кто потребует свою часть долга. У меня нет никаких угрызений совести. В конце концов, почему она должна иметь все? Что значат ее страдания в сравнении с моими? Мой брат подарил ей целый мир. Но ведь это был и мой мир тоже. Мне пришлось лгать, хитрить и даже убивать, чтобы вернуть принадлежащее мне по праву. И все это время моим настоящим, невидимым врагом был не Александр и даже не Элизабет, а их любовь.

Ну почему это чувство оказалось таким всепобеждающим?