Танго в стране карнавала

Дело было на восьмом участке Ипанемы, в barraca Мириам. Мы с Густаво лежали на полосатых шезлонгах, попивая кокосовый сок, который нам подавала слоноподобная мадам в узких полосках лайкры, притворяющихся купальником. Вокруг фланировали неприличной красоты мужчины, напоминающие павлинов: стоило им заметить, что кто-то бросил в их сторону взгляд, они тут же останавливались и принимались картинно разминаться, демонстрируя мускулатуру.

Обычно я предпочитала девятый участок Ипанемы, раздел пляжа, облюбованный богатой богемой, бразильскую Тамараму.[47] На девятом участке я выбирала barraca Батисты, где заправлял полноватый чернокожий мужчина с типичной, невероятно широкой улыбкой кариоки. Раньше он имел дело с поп-звездами Рио-де-Жанейро, помогал им с наркотиками, но попался, отсидел и теперь обслуживал пляжные тенты. Старый «ипанемец», он застал времена, когда нравы были даже свободнее теперешних — носился на мотоцикле отсюда к фавелам и обратно, играл босса-нову с молодыми хиппи Зоны Сул, пока все не накрылось из-за наркотиков и полиция не начала настоящую гражданскую войну в собственном городе. «То были старые добрые времена, — говаривал он, — а потом все пошло кувырком».

Ипанема — бриллиант в диадеме Рио-де-Жанейро: праздник среди праздника, мечта ста шестидесяти миллионов бразильцев, место, где приобретают жилье знаменитые музыканты, артисты, художники и просто богатые люди Бразилии. Это единственное место в стране, где можно отдыхать безмятежно, забыв про ужасы «третьего мира». Надо только не смещаться слишком далеко на юг, где по крутым утесам карабкается Росинья, самая большая фавела Южной Америки. Впрочем, даже и там достаточно раскидистых пальм, под которыми можно было погулять раньше, пока Росинья не воспротивилась вторжению отдыхающих с пляжей Ипанемы.

Иногда казалось, что внизу подо мной не реальный пейзаж, а гигантские декорации голливудского фильма — пляжи Копакабаны, озеро Рио-де-Жанейро, потрясающие скалы Дойс-Ирманос и ряды качающихся пальм. Пентхауcы, даже скромные, здесь сдавались не менее чем за 10 тысяч реалов ($ 5000) в месяц. Купить эти квартиры вообще невозможно, разоткровенничался как-то со мной местный риелтор. Они принадлежат промышленным и медиамагнатам, которые не расстанутся с этой недвижимостью ни за какие деньги. А в то же время буквально на расстоянии вытянутой руки беднейшие граждане Бразилии на фоне прекрасных видов на Рио-де-Жанейро тянут лямку, зарабатывая примерно 250 реалов ($ 125) в месяц.

— Бог мой, я же прекрасно помню, как был таким же молодым, как ты сейчас. Я жил одним днем, не думая, что будет завтра. Теперь все это кажется сном, — пробормотал Густаво у меня за спиной. Потом его мысли приняли иное направление, он опустил взгляд и тихо произнес: — Бразилия — сложный мир, Кармен. Дело не просто в том, что Фабио беден — уж это-то вы с ним могли бы урегулировать. У тебя есть деньги. Ты могла бы увезти его отсюда. Но проблема не в деньгах, а в клейме нищеты. Вот что разъедает людей изнутри.

Я, разумеется, пропустила все это мимо ушей. Вечером я отправилась танцевать самбу в коммуну музыкантов Сементе. Там играли музыку, которая называется chorinho, в вольном переводе «плачущие аккорды». Музыка и правда брала за душу — щемящий ансамбль гитар, мандолин и скрипок, в который иногда вступали аккордеон и флейты. Они играли о разбитых сердцах и неразделенной любви, о больших надеждах и забытых клятвах, о трагедии, трагедии, трагедии. Только такая страна, как Бразилия, способна вдохновлять своих музыкантов на эти невозможно грустные песни. Они так замечательно играли, что иногда танцующие в крохотном баре замирали и просто слушали музыку. Мы танцевали в перерывах между пьесами, которые играл Фабио, танцевали молча, медленно, а в распахнутых окнах за нашими спинами вздымались призрачные арки Лапы.

8 Фабио

Что мне до этих пейзажей,
До Глории, до залива,
до линии горизонта?..
Ведь мое окно выходит в тупик.

— Мануэл Бандейра[48] «Стихотворение о переулке» (перевод В. Резниченко)

Самая большая сложность в наших отношениях учителя и ученицы (да и позднее, когда начался наш классический курортный роман) заключалась в том, что он говорил по-португальски, а я — по-английски. Я, однако, замечала, что Фабио, с его выразительным лицом и оживленной жестикуляцией, куда лучше удается донести до меня свою мысль. Мои собственные попытки общения сводились к жалким неандертальски-примитивным потугам, которые, глумливо смеясь, переводил Густаво.

Я. Ты есть плохой человек.

Он. Ну что ты, дорогая. Прости, что опоздал. Но я ничего не мог поделать. Дело было неотложное.

Я. Ты плохой. Еда плохая. Человек плохой.

Он. Мне правда жаль. Я встречался со своей матерью. Невозможно было отказаться. Я просто никак не мог этого избежать.

Я. Ты есть плохой.

Он. Согласен. Я тебя понимаю. Это было недопустимо.

Я. Ты есть ужасный.