Танго

— Ну, книги… Конечно. Книги это, Филька, покруче пейджеров. Книги на всю жизнь… Из детства, из юности… Это навсегда в душе.

— Помнишь ту акцию, у Большого?

— У Большого театра?

— С книгами!

— С Сорокиным, что ли-то?

— Тьфу ты! Вслух его по имени, бл*дину эту.

— Помню!

— Помнишь унитаз этот пенопластовый огромный?

— Ага! Три дня ваяли. Весело было.

— Вот это было — да! Вот я тогда первый раз ощутил, что нужное делаю. И потом еще — помнишь? Доставали дерьмище все это его и жгли!

— «Пир»… «Норма»…

— А… По названиям усвоил? Хеххх.

— Ну мы сами же и печатали.

— Вы печатали. Я-то на подхвате был… Но мне очень нравилось, знаешь что? Пропихивать эту кипу бумаги… Внутрь. Внутрь этого унитаза. Топить его, как печку. Кормить его как будто.

— Да… Если это не рокенрол, то я уж не знаю, что.

— А сколько камер приехало. А журналюги как писали… А? Вот мы тогда этой акцией в самый нерв ведь. Все яйцеголовые так и завизжали… Налей-ка.

Тимур долил из бугыли. Водка шла сладко, гладко.

— Он-то сам че, не отвалил еще? Этот… афтар? — поинтересовался Филипп.

— В Германии, говорят.

— Следишь за его судьбой, а? Следииишь! Может, тебе не под прокурорскими надо было, а наоборот, под Следственным комитетом? А? Если у тебя сердце к этому лежит, — пошутил Филипп.

— Я, Филя, не над телами хочу властвовать, а над душами, — пошутил Тимур.

— Ну уж… Над душами…

Сигара у гостя сгорела быстро, как Лермонтов. Филипп распрямил с хрустом хребет, промокнул затылки, ткнул сигарный бычок в патриотическую пепельницу. Вскрыл наугад книжную витрину, стал лапать кожаные корешки.

— В Германии… На родине фашизма… Приютили…

А Тимур глядел, как жирные пальцы шагают по именам, и ему курилось все хуже: дыхание сбивалось. Гость сразу, по какому-то инквизиторскому наитию, попал на самую нехорошую полку и двигался по ней в самом нехорошем направлении.

— Столыпин, Скуратов, Молотов, Суворов… История НКВД, иллюстрированное подарочное… Вот это правильные книги, понимаешь. Взять почитать у тебя, может? — Филипп ухватил за шкирку биографию Малюты Скуратова, потянул к себе.

— Пойдем-ка на кухню, а? Там, кажется, барашек уже… И водка кончилась, — Тимур спешно долил себе остатки и махнул до дна.

Филипп двинулся на кухню в обнимку с Малютой. В полковом построении образовалась черная брешь; кажется, полки были по глубине рассчитаны не на один книжный ряд, а на два; но заполнить эту глубину оказалось нечем; и пустота чернела за пьяно покосившимися столпами русской мысли, толкая к ассоциациям не то с потемкинскими деревнями, не то с двойным чемоданным дном.

Тимур оглянулся на черную дыру через плечо. Она колола ему глаз, бередила нерв. С кухни протекло урчащее:

— Танюшечка… Давай помогу.

И такое же:

— Осторожно, не порежься. Вот…

А потом:

— Какие духи у тебя… Что это за духи?

И она:

— Духи? Я сегодня не душилась.

Тимур прикусил язык. Шагнул к полкам, сунул руку в черную дыру. Достал оттуда тоненькую, замызганную, неподарочную и неиллюстрированную, больше на брошюру самиздатовскую похожую:

«В. Сорокин. НОРМА». Еще раз прислушался к тому, что разворачивалось на кухне: заняты? Заняты. Открыл воровато.

«Гусев стоял посреди своей единственной комнаты, сплошь заваленной книгами. Четверо стояли рядом. Присаживайтесь, Борис Владимирович, по-советовал худощавый. Предъявите ордер… и вообще… документы», — Тимур прошептал кусок «Нормы» и похолодел.

Он открыл витрину, выдернул случайного Кургиняна, ткнул в прикрываемый Кургиняном вакуум не вышедшую ростом брошюрку, затиснул Кургиняна обратно, перекрестился. Перекрестился повторно, на случай, если с первого раза страховка не зачлась.

На кухне Филипп и Татьяна резали мясо: правыми руками Вместе взявшись за рукоять одного ножа. Скуратов лежал навзничь на разделочной поверхности, глядел в потолок.

Тимур вошел, произнес «экхм», пальцы неловко расцепились.

— Вот так нужно, против волокон, — строго сказала Татьяна. — Мог бы научиться, если уж без хозяйки живешь.

— Ну… Я-то все из ресторанов заказываю. Совсем обленился, — притворно вздохнул Филипп. — Мне вот нужно, чтобы меня кто-нибудь в руки взял. А то пропадаю.

Тимур выпустил из морозилки еще одну водочную бутылку. Татьяна выложила расслоенного барашка. Филипп разулся. На улице стемнело.

— Хорошо у вас, — сказал Филипп.

— Оставайся, — предложила Татьяна. — В гостиной устелем.

— Да бросьте, — отбросил это Филипп. — Не бездомный. Вот и водитель.

— Кстати, покормить его? — спросила Татьяна, упархивая из кухни.

— Нельзя, — отрезал Филипп. — Он у чужих брать не должен.

В гостиной щелкнули кастаньеты, просыпались нервные фортепианные ноты, запела скрипичная тетива.

— Че это? — Филипп чавкнул барашком.

— Танго, — объявила с порога Татьяна. — Аргентинское.

— А русского, что, нету? — пошутил Филипп.

Танго оказалось поставлено на вечный репит, и под его томный аккомпанемент вечер стал делаться ночью.

— А ты помнишь, Танюх, как мы эту гниду в толчке топили?

— Что?

— Ну ту акцию, у Большого. Когда говнокнижки в унитаз пихали?

— Ты же принимала участие!

— Я… Да.