Танец отражений

— Ты очень замкнут, — заметила она. — Очень одинок. Майлз совсем не такой. Как правило.

— Он не человек, он толпа. Он целую чертову армию заставляет тащиться за собой. — Не говоря уж об этом ужасающем гареме. — Полагаю, ему это нравится.

Ее губы тронула неожиданная улыбка. В первый раз он увидел, как она улыбается. Улыбка меняла ее лицо. — Да, по-моему, нравится. — Улыбка погасла. — Нравилось.

— Вы делаете это для него, верно? Ведете себя со мной так, потому что считаете, что ему этого хотелось бы. — Не потому, что он сам имеет на это право, нет, никогда, но все из-за Майлза и его чертовой одержимости братскими чувствами.

— Отчасти.

Все верно.

— Но главным образом потому, — продолжила она, — что в один прекрасный день графиня Форкосиган спросит меня, что я сделала для ее сына.

— Вы собираетесь обменять его на барона Бхарапутру, да?

— Марк… — Ее глаза потемнели от странной… жалости? иронии? Он ничего не сумел прочесть в ее глазах. — Это она спросит о тебе.

Она развернулась на каблуках и оставила его одного, плотно закрыв дверь каюты.

* * *

Он принял самый горячий душ, какого можно было добиться от крошечного смесителя, и долгие минуты стоял в жарком воздухе сушилки, пока его кожа не раскраснелась. Лишь тогда он перестал дрожать. Он усталости кружилась голова. Когда он наконец выбрался из душа, то обнаружил, что кто-то побывал здесь и принес еду и одежду. Он торопливо натянул белье, черную дендарийскую футболку и серые трикотажные брюки своего прародителя, а затем накинулся на ужин. На этот раз это было не изысканное, особое меню Нейсмита, а скорее поднос со стандартным, готовым к употреблению пайком, разработанным так, чтобы поддерживать в форме крупного физически активного солдата. Далеко не лакомство гурмана, зато в первый раз за несколько недель у него на тарелке оказалось достаточно еды. Он жадно заглотил все, словно тот, кто чудесным образом эту еду доставил, мог появиться вновь и отнять ее. С разболевшимся желудком он забрался в кровать и улегся на бок. Он больше не дрожал, словно от холода, не чувствовал себя опустошенным, покрытым потом и трясущимся от недостатка сахара в крови. Однако какое-то физическое сотрясение по-прежнему прокатывалось по всему его телу, подобно черному приливу.

По крайней мере, ты вытащил клонов.

Нет. Их вытащил Майлз.

Проклятье, проклятье, проклятье…

Этот наполовину свершившийся провал был совсем не тем славным освобождением, о котором он мечтал. Ну а каких последствий он ждал вообще? Во всех своих отчаянных построениях он практически ничего не планировал дальше возвращения на Эскобар с «Ариэлем». На Эскобар, с улыбкой на лице и с клонами под крылышком. Он так и видел картину своего будущего разговора с разъяренным Майлзом, но тогда Майлз уже опоздал бы его остановить, забрать у него победу. Он чуть ли не ожидал, что будет арестован, но под арест пойдет охотно, насвистывая. Чего же он хотел?

Быть свободным от вины за то, что выжил? Разрушить старое проклятье? «Из тех, кого ты здесь знал, никого не осталось в живых…» Он думал — когда вообще об этом задумывался, — что им движет именно этот мотив. Может, все было не так просто, и он сам хотел от чего-то освободиться… В последние два года, обретя свободу от Сера Галени и комаррцев стараниями Майлза Форкосигана и опять-таки освобожденный Майлзом, уже окончательно рано утром на лондонской улице, он не обрел того счастья, о котором мечтал во времена своего рабства у террористов. Майлз разбил лишь физические цепи, сковывавшие его; но иные оковы, невидимые, врезались так глубоко, что вокруг них наросла плоть.

Ты что думал? Что если будешь таким же героем, как Майлз, то они должны будут отнестись к тебе, как к Майлзу? Что они должны будут тебя полюбить?

И что это за они? Дендарийцы? Сам Майлз? Или стоящие за Майлзом зловещие, завораживающие тени — граф и графиня Форкосиган?

Образ родителей Майлза был неопределенным, размытым. Неуравновешенный Гален изобразил их, своих ненавистных врагов, отвратительными негодяями — Мясником Комарры и его мегерой-женой. Однако, с другой стороны, он требовал, чтобы Марк изучал их, пользуясь не подвергнутыми цензуре материалами: написанными ими текстами, произнесенными публично речами, частными видеозаписями. Родители Майлза были явно сложными людьми, вряд ли святыми, но так же явно — и не «бешеным садистом-мужеложцем и сукой-убийцей» из параноидального бреда Галени.