Танец отражений

Так. Один день я пережил. Значит, могу пережить еще один. Хуже быть уже не может. Только больше.

Он присел и подскочил, разум у него почти мутился от боли. И ярости. Особенно ярости. С момента первого насильственного кормления это больше не было войной Нейсмита. Теперь это была личная война между ним и Риовалем. Но недостаточно личная. Он никогда не оставался с Риовалем наедине. Враги всегда превосходили его числом и весом, его переводили из здания в здание. Даже сейчас с адмиралом Нейсмитом обращались как с весьма опасным мелким паршивцем. Но это не так.

Он рассказал бы им все — про лорда Марка, про Майлза, графа, графиню, Барраяр. И про Карин. Но трубка насильственного кормления затыкала ему рот, а наркотик лишал языка — ну а все остальное время он слишком был занят тем, что орал. Это было ошибкой Риоваля. Этот человек наблюдал. Но не слушал.

«Я хотел быть лордом Марком. Просто хотел быть лордом Марком.». И что в этом такого дурного? Он все еще хотел быть лордом Марком. Он почти получил это, успел коснуться рукой. Сорвалось. Он оплакивал эту возможность и тосковал по ней, горячие слезы лились расплавленным свинцом на его лишенное кожи тело. Он чувствовал, как лорд Марк ускользает от него, как его отрывают, хоронят живьем. Как он распадается. Я просто хотел быть человеком. И снова все испортил.

Глава 25

Он в сотый раз обошел комнату кругом, простукивая стены. — Если бы мы сумели бы вычислить, какая из стен внешняя, — обратился он к Вербе, — то могли бы как-нибудь ее проломить.

— Чем, ногтями? А что, если до земли три этажа? И вообще, сядь, пожалуйста, — проговорила сквозь стиснутые зубы Верба. — Ты меня с ума сводишь.

— Мы должны выбраться.

— Мы должны ждать. Лилия нас хватится. И что-нибудь сделает.

— Кто сделает? И как? — Он пристально оглядел крохотную спальню. Это место — не тюрьма. А всего лишь гостевые апартаменты с собственной ванной комнатой. Окон нет — намек на то, что эти комнаты расположены во внутренней секции дома или под землей. Если под землей — пробить стену пользы мало, но если за ней другая комната, а там — и другие возможности… Единственная дверь, а за ней два охранника с парализаторами. Прошлой ночью они уже попробовали заманить охранников внутрь, в открытую дверь: один раз он симулировал нездоровье, а во второй его неистовое беспокойство действительно переросло в очередные конвульсии. Охранники передали Вербе ее медицинский чемоданчик, но от него толку было мало: теперь измученная женщина на его требования действовать стала отвечать угрозой ввести успокоительное.

— Выжить, бежать, навредить врагу, — продекламировал он. Как заклинание, эта фраза безостановочно, циклично крутилась у него в мозгу. — Вот долг солдата.

— Я не солдат, — возразила Верба, потирая обведенные кругами глаза. — И меня Васа Луиджи убивать не собирается, а пожелай он убить тебя, так сделал бы это еще прошлой ночью. Он не играет со своей жертвой, как Риоваль. — Она прикусила губу — видимо, пожалев о последней фразе. — А, может, он собирается оставить нас тут вдвоем, пока я сама тебя не убью. — Она перекатилась на кровати и накрыла голову подушкой.

— Ты должна была разбить флаер.

Невнятный возглас из-под подушки мог с равным успехом быть и стоном, и проклятием. Наверное, он слишком часто упоминает об упущенной возможности.

Когда щелкнула открываемая дверь, он дернулся, как ошпаренный.

Охранник вежливо откозырял. — Барон Бхарапутра передает свои наилучшие пожелания — мэм, сэр — и спрашиваете, не присоединитесь ли вы к нему и баронессе за ужином. Мы сопроводим вас наверх, когда вы будете готовы.

* * *

В гостиной Бхарапутры были большие стеклянные двери, выходящие в обнесенный стенами по-зимнему морозный сад, — а еще по здоровенному охраннику возле каждого выхода. Сад поблескивал в сгущающихся сумерках; следовательно, они пробыли здесь уже полные джексонианские сутки, двадцать шесть часов с какими-то там минутами. При их появлении Васа Луиджи встал, и по мановению его руки охранники ретировались, заняв пост за дверью и создав иллюзию приватности.

Гостиная была стильно обставлена: одноместные кушетки и столики, расставленные полукругом на нескольких уровнях с видом на сад. На одной из кушеток сидела очень знакомого вида женщина.

У нее были седые, с черными прядями, волосы, уложенные вокруг головы в причудливые косы. Темные глаза, крошечные морщинки на тонкой коже цвета слоновой кости, нос с горбинкой — доктор Дюрона. Снова. Она была одета в тонкую, струящуюся шелковую блузу того бледно-зеленого оттенка, который — видимо, случайно — напоминал зеленые лабораторные костюмы Дюрон, и мягкие брюки цвета топленого молока. У доктора Лотос Дюроны, баронессы Бхарапутра, был изысканный вкус. И средства, чтобы его удовлетворять.

— Верба, милая, — она кивнула и протянула руку, словно Верба могла запечатлеть на ней придворный поцелуй.