Танец отражений

Вполне логично, что немногие хранимые здесь сувениры скорее напоминали об успехах. Майлзовский диплом Имперской Военной Академии и приказ о его производстве в офицеры были вполне обыденны, хотя было интересно, зачем вставлен в раму и повешен между ними старый электронный погодный справочник на батареях армейского образца. Коробка со старыми, вплоть до юных лет, спортивными наградами имела такой вид, словно в очень скором времени должна отправиться на чердак. Полстены занимала огромная коллекция дисков с книгами и видео, тысячи наименований. Сколько из них Майлз на самом деле прочел? Любопытствуя, он вынул из держателя на ближайшей стене ручной считыватель и проверил наугад три диска. На каждом было как минимум несколько пометок или замечаний на полях — следы майлзовых размышлений. Марк оставил свои изыскания и двинулся дальше.

С одним предметом он был знаком лично. Кинжал с рукояткой «клуазонне», унаследованный Майлзом от старого генерала Петра. Марк осмелился снять его со стены и попробовать его вес и остроту. И когда же за последние два года Майлз бросил всюду таскать кинжал с собой и стал благоразумно оставлять его дома, в безопасности? Он осторожно вернул его обратно на полку, в ножны.

Одно украшение стены было личностным, ироничным и недвусмысленным: старая металлическая накладка для ноги, перекрещенная на музейный манер с форским клинком. Наполовину шутка, наполовину вызов. И то, и другое устарело. Дешевая фотокопия страницы из старинной книги была наклеена на плотную основу и помещена в дико дорогую серебряную рамку. Текст вне контекста было не понять, но, кажется, это была некая религиозная чушь до-скачковой эпохи, что-то про пилигримов, гору и город в облаках. Марк не очень понял, к чему все это: уж в религиозности Майлза никто не упрекнет. Однако эта вещь явно была для него важна.

«Кое-что здесь — не награды», догадался Марк. «А уроки.»

На прикроватном столике остался коробка с альбомом головидео-снимков. Марк сел и включил ее. Он ожидал увидеть лицо Элли Куинн, но первым появился портрет высокого, сердитого, необычайно уродливого мужчины в ливрее форкосигановского оруженосца. Сержант Ботари, отец Елены. Марк принялся пролистывать альбом. Следующей была Куинн, затем — Ботари-Джезек. Родители, разумеется. Конь Майлза, Айвен, Грегор; а потом — вереница лиц и фигур. Марк листал все быстрее, не узнавая даже трети из них. После пятидесятой физиономии он, щелкнув, остановил альбом.

Марк устало потер лицо. Это не человек, это толпа. Верно. Он сидел сгорбленный и страдающий, спрятав лицо в ладони и уперев локти в колени. Нет. Я не Майлз.

Комм-пульт Майлза оказался защищенным никоим образом не меньше, чем графский пульт в библиотеке. Марк обошел его, разглядывая, но не касаясь; руки он снова засунул глубоко в карманы. Пальцы нащупали смятые цветочки Карин Куделки.

Он вытащил их и расправил на ладони. Затем в порыве досады смял другой рукой и швырнул на пол. Не прошло и минуты, как он уже на четвереньках собирал с ковра выброшенные и рассыпавшиеся комочки. Должно быть, я спятил. Стоя на коленях на полу, он разрыдался.

В отличие от бедолаги Айвена, его страдания никто не прервал, за что он был глубоко благодарен. Мысленно он извинился перед кузеном Форпатрилом: «Прости, прости…» — хотя шансы, вспомнит Айвен к утру хоть что-то про его незваное появление или нет, были равными. Он сглотнул, восстанавливая дыхание; голова у него ужасно болела.

Десятиминутная задержка внизу у Бхарапутры имела решающее значение. Будь они на десять минут проворнее, дендарийцы вернулись бы к десантному катеру до того, как бхарапутряне получили возможность его подорвать, и будущее свернуло бы в другую колею. В его жизни были тысячи десятиминутных интервалов, миновавшие незамеченными и безо всяких последствий. Но эти десять минут превратили его из потенциального героя в вечное ничтожество. И он никогда не сможет наверстать это мгновение.

Так не в этом ли талант командира: распознать критические мгновения среди множества похожих, даже среди хаоса. Рискнуть всем и поймать золотое мгновение? Майлз в высшей степени обладал этим даром своевременности. За одно это мужчины и женщины следовали за ним, складывая к его ногам всю свою веру.

Только однажды чувство времени подвело Майлза.

Нет. Он легкие надрывал, когда кричал им не останавливаться. Майлз рассчитал время практически точно. Но его роковым образом задержало чужое промедление.