Танец на тлеющих углях

Он вздрогнул, услышав лай собаки где-то рядом. Сначала ему показалось, что лай доносится из оврага, потом он понял, что не из оврага, а откуда-то слева. Он пошел на лай, пригибаясь под ветками изломанных корявых полумертвых деревьев, и вскоре наткнулся на дом, заросший до самой крыши диким виноградом. Лохматый черный пес выскочил ему навстречу, заливаясь громким лаем. Но нападать не спешил и близко не подходил. Сэму показалось, на морде его написано удивление. «Эй, собака! – окликнул его Сэм. – Где хозяин?» Пес перестал лаять, закрутил хвостом и присел. Склонил голову на бок, рассматривая чужого человека веселыми глазами. Он был молод и любопытен.

– Кубик! – позвал мужской голос, и пес, радостно взлаяв, метнулся к дому и тут же снова вернулся. – Кто там, Кубик?

– Извините! – закричал Сэм невидимому мужчине. – Я ищу дом номер девятнадцать!

– Мы девятнадцать. Кто нужен?

Сэм обошел хибару в поисках двери. Хозяин стоял на пороге, настороженно всматриваясь в незваного гостя. Был это крупный мужчина вполне дикарского вида – бородатый, давно не стриженный, в линялой клетчатой рубахе с засученными рукавами и в старых замызганных джинсах.

– Вася? – неуверенно произнес Сэм, всматриваясь в него. – Васька, черт кудлатый! Не узнаешь?

– Семен? Ты? – Мужчина сделал шаг навстречу, растерянный и полный сомнений. – Семка! Откуда?

Они обнялись, хлопая друг друга по плечам, неуклюже топчась на месте. Вася все повторял в изумлении:

– Ну, Семка, ну, учудил, старик! Не ожидал! Честное слово, не ожидал! Откуда ты свалился?

Кубик оглушительно лаял, припав на передние лапы.

– Оттуда! – отвечал Сэм, чувствуя жжение в глазах. – Все оттуда же! А ты забрался черт знает куда, никто ничего не знает, исчез, говорят, может, помер давно! А ты здесь, в этой глухомани! На природу потянуло?

– Пошли в дом, – сказал Вася, отрываясь наконец от гостя. – Сейчас на стол сообразим. У меня гости бывают нечасто… так что извини, старик, если что не так. Я тут малость забурел. Семка! Если бы ты только знал! Я часто вспоминал тебя… ребят… Хорошее было время!

– Всякое время хорошее, – оптимистично отозвался Сэм, следуя за Васей в дом. Они миновали захламленную веранду, темную от зарослей винограда, не то дикого изначально, не то одичавшего. Среди желтых и красных листьев торчали полузасохшие черные кисточки маленьких ягод. Вася открыл дверь, обитую грязным войлоком, и они вошли в большую комнату. Сэм задержал дыхание от шибанувшей в нос вони немытых полов, пыли, нестираных тряпок. Беспорядок здесь царил страшный. Занавесок на окнах не было – их заменяли виноградные плети, полностью закрывавшие доступ свету. Провалившийся диван, гора немытой посуды на столе, батарея бутылок в углу, какие-то ящики, ведра, бочка, полная всякой дряни вроде старых газет, журналов и тряпок, – вот и все, что было в Васином доме.

– Я сейчас, – засуетился тот, сметая со стола нечистые тарелки и стаканы. – Садись, Сема.

Сэм взглянул на сомнительный диван и сказал:

– Василек, оставь. У меня все с собой. Давай лучше на природе. Там я у тебя заметил стол под деревом. Захвати тарелки. – Он едва не сказал: «если есть чистые», но удержался. Вышел из дома, сел на почерневшую скамейку. Задумался.

Вася Монастыревский был единственным художником на их курсе. Не «настоящим» художником, или «истинным», или «подлинным», а просто художником в отличие от остальных – мелочи пузатой, будущих дизайнеров, оформителей, иллюстраторов и специалистов по интерьерам. Ему прочили большое будущее. Но, как известно, везение и счастливый случай играют не последнюю роль в становлении таланта. С этим, видимо, не сложилось у Васьки Монастыревского, добродушного и большого, как сенбернар, парня. Сэм помнит, как он работал, швыряя краски на полотно, художник и скульптор одновременно, создавая необычной силы оптический эффект глубины, объема, выпуклостей, света и тени.

Он увез с собой в Штаты подаренную Васей картину – старая сторожевая башня пятнадцатого века – с дарственной надписью: «Дорогому Семке от мазилы Васьки Монастыря». Кличка у него была такая – Монастырь. Глухие коричнево-серо-зеленые тона, мазки размашистые, небрежные, сильные. У Сэма до сих пор при виде этой башни перехватывает дыхание, а ведь, казалось бы, человек он, видавший виды и художников, не новичок. И чувство ностальгии, которое нет-нет да и накроет с головой в жизненной суете, воплотилось для него в Васькиной картине. Как накатит – сразу башня перед глазами, осень, серое небо, ветки, пригнувшиеся от ветра. Так и слышно, как воет он в грубых каменных изъеденных временем зубцах…