Танец мотылька

— Дыши, — медсестра хлопает меня по плечу, и я набираю, наконец, побольше воздуха. — Будешь нервничать — мне придется успокоительное вколоть, а от него ты будешь, как сонная муха, — она мило улыбается, замечаю тонкий шрам возле губы и ущербленные зубы.

Вдох-выдох.

— Вот так. Кстати, сегодня с тобой психотерапевт будет говорить. Вера Васильевна — классный специалист, она поможет справиться со стрессом.

А мне уже страшно, что снова в моей голове будут копаться. Я просто хочу домой!

— А когда меня отпустят?

— Как только станет лучше, — снова улыбка, показывающая щербинки. — Ладно пойду. Я там, — девушка показывает направление.

— В коридоре, — добавляю с сарказмом.

— Точно! Сама в туалет уже вставай, утку я убрала. Ты же ходячая, так что — сделай над собой усилие и пройдись немного, а то пролежни заработаешь на свои красивые ножки. Ужин в восемнадцать принесут в палату.

Смущаюсь и киваю.

— Вот и чудно. Я — Марина, — бросает она и уходит. Еще долго слышу ее сладкий шлейф.

Что дальше?

Произошла какая-то ошибка. Меня либо путают с другим человеком, либо кто-то жестоко решил пошутить.

Откидываю одеяло, встаю, справляюсь с головокружением. Роюсь внутри тумбочки: нахожу трикотажные спортивки и футболку. Быстро переодеваюсь. Пару раз останавливаюсь и вцепляюсь пальцами в край кровати, чтобы приглушить тошноту и не упасть. Делаю несколько глотков воды: нормальной воды, не горькой.

Из коридора доносятся голоса.

Я осторожно высовываю голову из палаты.

У соседней двери — люди. Женщина плачет: горько и протяжно. Другие обнимают ее и утешают. Стараюсь не думать о трагедии: мне своего горя хватает.

Почему мама с папой до сих пор не навестили меня? Где же Артем?

Бреду по коридору, держась за стену. Холодная краска местами вздулась буграми и больно колет ладони.

По интуиции нахожу туалет. Как назло, внутри ни одного зеркала. Укладываю пальцами и водой спутанные волосы: сплетаю их в косу на одну сторону. Она быстро расплетется, я знаю, но сейчас патлы жутко мешают. Свернуть бы их в гульку, да потуже, но нужен рюкзак — там булавки.

Хочется зарычать. По всему телу чувство, будто я провалялась полночи в грязи, и запах не лучше. Хочу в душ! Хочу домой. Сейчас зареву от истерики, но слез нет. Сухая горечь застывает в горле. Прополаскиваю водой, но никакого облегчения — стойкий вкус полыни растекается по деснам, катается по языку и льется в желудок.

Меня рвет желтой жижей. Опускаюсь на пол от слабости в ногах, капли воды с кисточки косы стекают на плечи, и меня трусит, как при температуре.

Мама, Артем, где вы? Сейчас так нужна ваша поддержка.

Отпускает. Тошнота уходит, и в голову врываются осознанные мысли. Просто нужно пару дней переждать. Скорее всего, не успели им сообщить — ведь не до меня было. Целый взвод погибших. Будто мы на войне. Моей личной и такой необратимой.

Возвращаюсь. Марина выходит из другой палаты и машет рукой. Иду к ней, немного шатаясь.

— Айда, я тебе покажу что-то, — она хватает меня за локоть и тянет в боковое крыло.

Мое сердце пропускает удар перед табличкой «Реанимационное отделение».

Отступаю назад, пытаясь освободиться.

— Не бойся, все нормально, — успокаивает медсестра. — Смелей.

— Я не хочу, — бормочу, но все же делаю шаг. Нога зависает в воздухе.

— Один глазком, — Марина одергивает мою руку, а затем ловко ныряет за спину и осторожно толкает вперед.

Из светлого коридора попадаю в полумрак. Долго фокусирую зрение.

Мерное гудение и спокойное тиканье аппаратов. По центру палаты — кровать. На ней человек, я не вижу его лица с этого расстояния. Лоб перебинтован, кожа на лице — сплошной синяк, нос разбит, на нем пластырь. Пячусь назад, но Марина не пускает.

— Мне это не нужно, — умоляюще шепчу.

— Иди, говорю. Это поможет выбраться из стресса. Дурочка! — последнее девушка бросает так резко, что я послушно ступаю дальше: шаг, и еще один. Словно по горящим углям.

Теперь меня мучает любопытство. Кто он? Почему он? Почему я? Каждый метр, как приближение к пропасти: волнительно и страшно. Будто, если я подойду слишком близко, назад дороги уже не будет.

Первое что вижу — его ресницы. Длинные, но местами оборванные, опаленные. Густые брови, тоже пострадавшие и свалянные. От гематом щеки и скулы обвисшие и красно-синего цвета. Смолистые волосы венчиками торчат из-под бинтов на лбу, они длинные, часть лежит на подушке, другая касается рельефного плеча, тоже иссеченного порезами и приукрашенного ранами и синяками.

Руки мужчины лежат вдоль тела. Бегу взглядом от его шеи до сгиба локтя, перескакиваю трубку капельницы, устремляюсь к предплечью, кисти и пальцам: крупные кости, выраженные вены, на безымянном — кольцо. Смотрю на свою руку — тоже кольцо. И как я не заметила сразу? Не могу вспомнить, было ли оно вчера.

Осторожно касаюсь золотистого металла на правой руке и от беспомощности выдыхаю горячий воздух, скопившийся в легких. Меня трясет, как контуженную. Под кольцом — белая полоска незагоревшей кожи. Не может быть! Это игры памяти? Пытаюсь снять «оковы», но сбитая припухшая косточка не пускает.