Танеев

Нет, это не был карточный домик, сложенный перстами вундеркинда. Поражала вовсе не «ювелирная отделка» деталей (тут дебютанта, будь он немного постарше, пожалуй, можно было кое в чем упрекнуть), но глубокая осмысленность игры. Он, видимо, ясно представлял себе целое и чувствовал себя хозяином в орбите моцартовского аллегро. Мелодии повиновались его зову и вырастали одна за другой. Одной он радостно улыбался, на другую хмурился.

Чайковский наблюдал за ним, затаив добрую усмешку. Быть может, звуки Моцарта вызвали в его воображении образ другого «музыкального кавалера». Совсем в иные времена, сто лет тому назад, он услаждал гостей зальцбургского архиепископа Сигизмунда Штраттенбаха. Был он столь же мал, так же серьезен и уверен в себе, так же сидел за своими клавикордами на высоком табурете, не доставая до полу ногами. Только и того, что был наряжен словно фарфоровая куколка по тогдашней моде: парчовый кафтан, кружева и пудреный парик с Косичкой…

В практике ученических вечеров аплодисменты не были приняты. Но на этот раз, едва маленький музыкант соскочил со своего насеста, весь зал стихийно взорвался единодушными рукоплесканиями.

И тут случилось то, чего никто не мог предусмотреть.

Испуганно оглянувшись, артист попятился, втянул голову в плечи, личико его сморщилось, и, укрывшись за поднятой крышкой рояля, он горько расплакался.

Не обида ли! За что это они все вдруг на него, на Сережу, расхлопались, раскричались?! Неудержимый смех прокатился по рядам кресел, а маленький «Моцарт» зарыдал пуще прежнего. Тут обычно неторопливый и несколько флегматичный Эдуард Лангер поспешил на выручку своему питомцу и увел его в артистическую.

Позднее, когда обширная программа была исчерпана, Сережа, недоверчиво глядя исподлобья, появился в зале. Щеки его пылали. Отовсюду ему заулыбались.

Рубинштейн, поманив мальчика, отвел в сторону, серьезно, по-дружески похвалил и успокоил.

Тем временем к месту событий настойчиво протискивался сквозь толпу коренастый румяный старик, брызжущий энергией и весельем, с круглой розовой лысиной и седыми начесами на висках.

На нем ловко сидел фрак, видимо перешитый из вицмундира, но еще весьма элегантный. Из-под пышного галстука выглядывал какой-то орденок. Щуря глаза, он на ходу раскланивался влево и вправо, бойко, французской скороговоркой расточая любезности знакомым.

Тонкая, кроткая, темноглазая женщина в черной наколке и шелестящем коричневом платье шла вслед за ним, застенчиво улыбаясь, кутая худенькие плечи в кружевную шаль.

— Супруги Танеевы… — шепнул кто-то рядом.

Ивану Ильичу шел в ту пору семьдесят первый год, а Варваре Павловне — сорок пятый.

Достигнув цели, Танеев-старший долго тряс руку директора, а затем, захлебываясь, заговорил в самом высоком стиле, не давая собеседнику вымолвить слово.

Сережа, уйдя из круга общего внимания, не знал, на что решиться. В эту минуту мать, беседуя с Чайковским, позвала мальчика своими добрыми темно-карими глазами, и он тотчас же прильнул к ее платью. Тогда, простившись улыбкой с собеседником, мать наклонилась к сыну и, шепнув что-то ласковое, потихоньку увела его прочь.

2

В середине прошлого века обучение музыке в России еще составляло предмет роскоши. Музыкальная же теория, более того, была доступна лишь немногим избранным, владеющим иностранными языками.

Когда в 1859 году в Петербурге по замыслу и инициативе прославленного пианиста-виртуоза Антона Григорьевича Рубинштейна было учреждено Русское музыкальное общество (РМО), его первейшей задачей стала разработка устава будущей Санкт Петербургской консерватории и правовых основ для деятельности ее питомцев. Особый упор при этом был сделан на пункте о «всесословном контингенте» учащихся. Тут сказались веяния близких уже 60-х годов. Вместе с тем это был шаг к профессионализму.

В те далекие годы музыка как профессия и единственный источник средств существования все еще оставалась уделом иностранцев и выходцев из крепостного сословия. Антон Рубинштейн был первым русским музыкантом-профессионалом, добившимся почета и признания в обществе.

Не прошел и год, как филиал РМО был основан и в Москве. Почти одновременно на Моховой улице близ Манежа открылись Классы для преподавания общих начал музыки в простейшей и доступнейшей форме.

Имя директора-учредителя было москвичам знакомо. Младший брат того, знаменитого, петербургского, Рубинштейна, он окончил курс в университете, недолгий срок служил в канцелярии генерал-губернатора, музыке, как и брат его, обучался у известного Александра Виллуана, с успехом выступал в благотворительных концертах. К началу событий пошел ему всего лишь двадцать пятый год.