Тамралипта и Тиллоттама

Шофер долго смотрел в зеркало на застывшую во взаимном созерцании молодую пару.

— Девадази прекрасна, даже очень, — важно согласился шофер, и Кришнамурти с некоторым злорадством уловил подавленный вздох. Машина резко повернула налево.

— Стой, стой, куда?! — закричал инженер. — Нам ведь не в Дели! Нечего пялиться на чужих невест, разворачивайся на Калькутту.

— На красоту только и смотреть — она дает и радость, и хорошую грусть. Жалеешь, что у тебя нет такой, а могла бы быть, — спокойно отпарировал шофер, разворачивая машину, — только смотреть надо по-хорошему и показывать тоже без расчета!

— Верно, Мугаль, я и не знал, что ты философ, — весело произнес инженер, следя за приближающимися огоньками переезда. Широкая лента асфальта тянулась на юг — они снова выезжали на Великий торговый путь.

— Может, остановимся в дак-бенгало? — предложил инженер. — Мугаль устал, да и мы тоже.

— Нет уж, ни в коем случае! — решительно отказался шофер. — Мало ли что — надо отъехать подальше. Если начну засыпать, смените меня, так что устраивайтесь поудобнее. Да, надо открыть номер, а то остановят…

И машина с чудовищной скоростью понеслась в свете высокой луны по гладкой дороге. Воздух, рассекаемый машиной, гудел и ревел, корпус резонировал, точно ситар. Все дальше в небытие уходил пыльный Бхутесвар, все ярче и радостнее светились глаза Тиллоттамы.

* * *

Тамралипта проснулся позднее обычного — вчера вечером пришло вдохновение, и работа спорилась — он пробыл в студии до полуночи. Он вскочил, откинул москитную сетку, подбежал к окну. Низкое и очень широкое — во всю комнату, — оно выходило прямо на океан: дом стоял на берегу. Художник широко раздвинул створки окна, и в комнату ворвался морской влажный ветер, шум прибрежных пальм, звонкие голоса птиц.

Огромная комната служила Тамралипте спальней и студией — мольберты, скульптурные подставки стояли у окна с набросками в красках и глине. Ни низких столиках лежали папки с листами эскизов углем и мелом. На полках и на полу у стен теснились гипсовые слепки древних скульптур Индии, полученные Тамралиптой из разных музеев.

Большинство эскизов и набросков были сделаны с Тиллоттамы, в углу высился широкий постамент с тщательно укутанной в толстую ткань неоконченной статуей бывшей девадази в образе Анупамсундарты. Тамралипта поспешно отвернулся от этого угла — не хотелось портить радостное утро напоминанием об обидной неудаче… Зато картина, уже не эскиз — Тиллоттама-девадази — была почти окончена. Вчера вечером были найдены недостающие мазки, исправлены блики света на простертых руках — они ожили, приобретя поразительность движения, столь важную для древних танцев Индии.

Несколько раз Тиллоттама танцевала перед ним под звуки магнитофона — друзья художника прислали несколько катушек с записью музыки любимых танцев Тиллоттамы…

Долгие часы девушка позировала, до слез огорчаясь его неудачам, по-детски мило радуясь успехам.

Удач было много — целый ряд рисунков и несколько хороших картин, но все это не было тем, о чем мечтал художник. Ему не удавалось решить главную задачу — создать образ Парамрати, красу индийской женщины. Именно не удавалось — не то, чтобы не хватало умения, знания модели и количества вариантов, — нет. Не будь подготовка не завершена, то с каждыми днем, неделей, месяцем, с каждой новой попыткой проявлялась бы медленное, по крупицам, движение вперед, совершенствование, знакомая нервная дрожь верного пути, удачного решения. Но тут — какая-то глухая, скользкая и неподатливая стена — все попытки ни к чему не ведут, нет восхождения, нет творчества. Он не в силах подняться на какую-то высшую ступень, не может наполнить душу огнем такого вдохновения, чтобы все изменчивые, мгновенные, даже для него трудно уловимые, дробящиеся на тысячи примет черты красоты Тиллоттамы слились воедино, сделались вечными, близкими и столь же живыми в неподвижном камне… Может быть, он плохой скульптор? Когда-то его учителя и знатоки искусства находили, что он сильнее в скульптуре, чем в живописи… А вдруг задача ему не по силам!? Тама[19]! — так теперь называл художник девушку. Тама! Тамралипта постучал в стенку комнаты Тиллоттамы, но никто не откликнулся — она убежала к морю. Художник выпрыгнул в окно и спустился по травянистому откосу. Солнце еще пряталось за горами на востоке, и море не приобрело дневной сияющей голубизны. Синева дня и темный пепел ночи смешались в серо-голубой цвет, на котором багрянец зари отражался чистыми розовыми бликами. Влажное дыхание моря, пронизанное светом утреннего неба, проливало на остывшую за ночь землю струи опалового тумана.