Тамерлан

– То ли память здорово изменяет ему, то ли это какая-то очередная хитрость… Короче говоря, он все перевирает, все ставит с ног на голову, все события своей жизни, о которых известно многим ученым, занимающимся историей, в том числе и современной. Начать с того, что он приписывает рождение Джехангира не первой своей жене, не Айгюль Гюзель, а сестре Хуссейна, Улджай Туркан-ага.

– Что ж, это понятно. Кто такая Айгюль Гюзель? Безродная самаркандка. А Улджай как-никак из хорошей семьи, – дернула плечиком Истадой.

– Это-то так, но ведь хазрет любил Айгюль Гюзель. Он сам сколько раз признавался мне, что все его жены, вместе взятые, – ничто по сравнению с нею. И она не знала его калекой. Но это только одна из странных и непонятных ошибок, коими хазрет напичкивает нашу «Тамерлан-намэ». Это напоминает мне то, как он обычно вел себя на войне, когда он со своими туменами совершал немыслимые маневры и объявлялся там, где его меньше всего ожидали. Я понимаю некоторые детали, например, то ханжество, с которым хазрет возмущается тем, как Хуссейн безо всякой причины казнил трех бадахшанских эмиров, а про свои преступления не говорит ни словечка…

– Тс-с-с! – испугалась Истадой. – Ты что так разошелся! Не ровен час нас кто-нибудь услышит. Ах, Искендер-джан, не сносить тебе головы за свой язык!

– …Ни словечка, – продолжал Искендер шепотом. – Это понятно – вполне естественное стремление оставить по себе только хорошую память, присущее каждому человеку. Но к чему эта дурацкая игра с датами? Он требует, чтобы я написал, будто когда убили Казгана, самому хазрету было двадцать семь лет, хотя, спроси любого летописца, всяк скажет, что Тамерлан тогда едва перешел рубеж двадцатилетнего возраста. И так во всем. Представляю, как будут потом пыхтеть историки, сличая истинные данные с нашей «Тамерлан-намэ», которую хазрет хочет представить как книгу собственного сочинения.

– Но ведь она и есть книга его собственного сочинения. Ты просто придаешь ей литературный вид.

– Иногда его охватывает вдохновение, он начинает диктовать, да так, что мне потом уже и не нужно переписывать. Думаю, если бы хазрет чаще упражнялся в сочинительстве, из него вышел бы недурной литератор.

– Ты, кажется, хотел повидать нашего Малика. Уже забыл о нем?

– Правда! Правда! Сегодня я хочу забыть о хазрете!

Глава 10. Тамерлан наконец соизволяет принять послов короля Энрике

Он только что опорожнил полную пиалу красного грузинского вина, чуть-чуть сладкого, обладающего неповторимым ароматом, и теперь пребывал в несколько загадочном расположении духа. Дойдя до входной двери летнего дворца Баги-Дилгуш[42], вдруг приказал слугам, четверым огромным суданским неграм, остановиться и усадить его здесь, у входа, прямо перед фонтаном. Ему быстро постелили ковер, накрыли его шелковой подстилкой и, сняв с носилок, расположили здесь, словно старинную статую, подсунув под правую руку круглую бархатную подушку. Тамерлан задумался, глядя на струю воды, упруго устремляющуюся высоко вверх из середины фонтана. Водяная рябь вовсю развлекалась сама с собою, подпрыгивая и хватая на лету солнечные блики, перебрасывая их с одной крошечной волны на другую.

– Вы просили красное ферганское яблочко, хазрет, – обратился к нему векиль дворца Баги-Дилгуш Муса-Ерендек.

Тамерлан медленно отвел свой зачарованный взгляд от игры воды и посмотрел на векиля. Тот держал перед собой огромное блюдо, на котором возвышалась гора великолепных ярко-красных плодов.

– Я просил яблоко, а не Гиндукуш яблок, – промолвил великий эмир. – А ну-ка бросьте-ка их в фонтан!

– Все?

– Разумеется.

Векиль немного поразмыслил, не кроется ли здесь какое-нибудь иносказание и не полетит ли потом его голова в этот фонтан вслед за яблоками, и, решив – будь что будет! – опрокинул поднос в воду фонтана.

Тамерлан молча любовался, как налитые красные плоды плавают среди водяной ряби и сверкающих солнечных бликов.

– О Аллах! – вздохнул он наконец. – Как прекрасен твой мир!

Появился Борондой Мирза[43].

– Хазрет, – обратился он к Тамерлану, – послы короля Энрике прибыли.

– Пусть идут сюда. Я приму их здесь. Здесь хорошо. Мне кажется, сам Аллах полощет пальцы в этом фонтане.

– Слушаюсь и повинуюсь, хазрет.

По обычаю, сначала явились не сами послы, а привезенные ими подарки. Если бы великий эмир остался ими недоволен, он велел бы гнать послов в шею. Ему были представлены три огромных сундука великолепной резной работы, украшенные инкрустациями и эмалью.