Тамерлан

Опять, хромая, он шёл, а Мухаммед-Султан следовал чуть поотстав, приноравливая свои шаги к хромоте деда.

Оба были длинны, широки в плечах, и воинам, смотревшим им вслед из темноты, эти двое, входившие в освещённую залу, на мгновенье казались одним человеком, двоившимся в глазах. Но мгновенье спустя Тимур падал вниз на больную ногу, и сходство исчезало.

— Слышал, — Мираншах озверел. А на что нам зверь? Нам нужен такой, чтоб звери его боялись. А Шахрух в Герате замолился. А на что нам такой мулла? Один каждый день при всём народе буянит; другой пять раз на день при всём народе молится. А надо, чтоб их пореже видели; чем реже будут их видеть, тем больше бояться будут. А кого боятся, того слушаются. Мне надо самому сходить к ним. А как идти, когда тут разбойничают? При мне злодействуют, а без меня разгуляются. Что ты тогда сделаешь?

— Я?

— Ты. Тебя тут оставлю. Твёрдо правь.

— Разве я не твёрд, дедушка?

— Твёрд, а мягковат.

— Ну, злодеи этого не скажут! — громко задышав, обиделся Мухаммед-Султан. — «Мягковат!» Нет, не скажут, дедушка!

— Ты знай: ты хорош, что хоть и мягок со своими, зато с врагами твёрд. Ты тем плох, что и со своими не надо мягчиться. В мягкой руке из иного червяка скорпион вырастает. Понял?

Он остановился в зале, где горел светильник, но никого не было.

— Без меня сыщешь разбойников? Припугнёшь? А? А то как я пойду? Поход большой, дорога долгая, а они, знаешь, — сегодня их десятеро, через неделю — сотня, через месяц их — тысяча! Они один к одному набегают, когда у них удача, добыча, делёж. Я знаю! Их надо схватить. Куда б ни заползли, где б ни затаились, — сыскать, раздавить. В самом начале, пока их… Ведь неизвестно, сколько их!

— Не мудрено узнать, дедушка.

— Как это?

— Узнаем, много ли пограблено…

Тимур, застыв на кривой ноге, вскинул озадаченное лицо к внуку:

— Чего ж ты молчал?

— О чём?

— Вот об этом! С этого и надо начать: сколько пограблено? Что пограблено? Узнаем, чего им надо, — поймём, кто они. Узнаем, сколько пограблено, — поймём, много ли их. А где он?

— Кто, дедушка?

— Армянин этот где?

— Я его не видел.

— А его не подослали? Это правда, что он сказал?

— Я его не видел, дедушка.

— А где он?

Мухаммед-Султан по голосу деда понял, что дед раздосадован. Раздосадован на себя самого, что поспешил, что не расспросил как надо, а сразу поверил, сразу кинулся народ поднимать. Это редко случалось с Тимуром. Да и случалось ли прежде? Что с ним?

— Найдём! — успокоительно сказал внук.

— Ищи! — приказал Тимур уже не прежним доверчивым шёпотом деда, а порывистым голосом повелителя.

Мухаммед-Султан вернулся в пройденную залу к караульным воинам.

Но воины единодушно и твёрдо отвечали царевичу:

— Купец? Нет, назад не проходил.

Мухаммед-Султан поспешил к Тимуру:

— Армянин где-то здесь.

Тимур нетерпеливо повторил:

— Ищи!

И вдруг вспомнил, что говорил с купцом в маленькой боковой комнате.

— Ну-ка, пойдём!

Они увидели светильник и струйку копоти, утончавшуюся кверху, словно чья-то невидимая рука сучила прядь бурой шерсти.

С краю от двери, как на бегу сражённый стрелой, лежал, раскинувшись, пыльный и оттого особенно бледный, застывший Пушок.

— Кто его? — отстранился Тимур.

Мухаммед-Султан склонился к купцу:

— Он дышит.

— Что с ним? — не понимал Тимур.

— Заснул.

Восьмая глава СИНИЙ ДВОРЕЦ

Мухаммед-Султан, едва Тимур отпустил его, уехал к себе, но в дом не пошёл, а велел постелить постель в саду на широкой тахте под деревьями: он мог ещё до свету понадобиться деду, а дед не любил ждать, когда кто-нибудь ему надобился.

Ночной воздух был свеж, влажен, тих. Но царевич много раз тревожно просыпался: то ему слышались глухие голоса с улицы, и он приподымался, прислушиваясь; то казалось, что в ворота стучат, и он сбрасывал одеяло:

«За мной от дедушки!»

Опять засыпал и опять вслушивался.

Было бы спокойней ночевать в Синем Дворце, да не хотелось летнюю ночь проводить в каменных стенах, с детства дед приучил их всех летними ночами спать в распахнутых шатрах, или под сенью деревьев, или в степи под открытым высоким небом.

Дед всех приучал летом кочевать с места на место, ночуя в садах ли, в степях ли, в долинах ли между гор, на берегах ли прохладных рек, в шатрах, окружённых сотнями других шатров, где размещались слуги, воины, приближённые или родичи.

Когда утренний порыв ветра колыхнул листву, Мухаммед-Султан увидел посветлевшее небо и пошёл к восьмиугольному водоёму, осенённому длинными ветвями плакучих китайских ив. С вершин до самой воды свисали их гибкие, как девичьи косы, ветки. Длинные узкие листья плавали в серой, прозрачной, холодной воде.

Пока он мылся, заворковали горлинки, и царевич снова встревожился: «Не опоздать бы!»

Но прежде чем пойти к своему ещё безмолвному, спящему дому, он прошёл по дорожке, вымощенной восьмиугольными плитками, к островерхому стройному своду новых ворот, сложенных из светлых, как тело, желтоватых кирпичиков.

Над глубокой нишей зодчий выложил цветную мозаику, и она казалась влажной и прохладной в этот ранний чае утра.