Тамара Бендавид

Он тупо глядел на огонь своей свечи, и ему с горькой иронией думалось, что для него в ее пламени горит не воск, — горят Тамарины миллионы и все его лучшие надежды, все его счастье… Надо считаться, надо мириться с действительностью. — Что ж, быть может, Закаталов и прав, говоря, какого рожна еще ему надо?!.. Сто тысяч Ольгиного приданого — тоже деньги, небольшие, положим, но и не малые… Можно и с ними кое-что поделать. Сто тысяч в кармане, — это, при умении, значит на пятьсот тысяч кредита. У генерала земля есть к тому же, целое имение, да дом в Украинске, — все это, по оценке, гляди, составит капитал более двухсот тысяч… И странное дело, ведь был же граф даже рад, как счастливой находке, этому самому капиталу всего лишь несколько месяцев назад, до встречи с Тамарой! Оборотливый, находчивый человек, каким он считал самого себя, разве не сумеет и из такой малости создать себе целое состояние?! Все-таки это более чем ничего. Надо, в самом деле, мириться с действительностью, ничего не поделаешь!.. Сто тысяч наличных, да в перспективе, по смерти старика, остальные сто в земле и в доме, — ну, а затем, в приданое к этому, жена, хоть и не Бог-весть какой громкой, но все же дворянской фамилии, дочь заслуженного генерала, элегантная, красивая женщина, — что ж, в крайнем случае, можно помириться и с этим. Ведь Ольга же в самом деле красива, даже теперь, в настоящем своем положении; ведь нравилась же она ему и — что греха таить пред самим собою! — красота ее всегда говорила его чувственности несравненно более, чем красота Тамары — даже до самого последнего времени в Украинске… Ольга всегда казалась ему красивее, пластичнее, пикантнее этой жиденькой нервной евреечки… В Ольге есть рисунок, и рисунок очень изящный, плавный, округлый— теперь даже слишком округлый, но ведь месяца через два все это кончится, пройдет, и пред ним явится прежняя Ольга, всегда для него столь обаятельная, столь умеющая заставить человека желать себя…

И в самом деле, раз что Тамарины миллионы горят, — какой интерес в ней без этих миллионов и какого рожна еще ему надобно?! — Можно помириться с судьбой и на Ольге. — «Рожна» — cest le mot! — Это мне даже нравится, усмехнулся про себя Каржоль. — Конечно, можно помириться и на Ольге. Тут самая простая логика. То — журавль в небе, а это — синица в руках. Правда, Ольга зла теперь на него, но… тем не менее, она сама же захотела идти за него, даже заставила на себе жениться, — стало быть, как ни как, а все же любит его (так думалось Каржолю), а раз что в ней есть еще это чувство, разве ему будет стоить большого труда оправдаться пред нею, объяснить свои обстоятельства, представить причины своего несчастного бегства из Украинска в «истинном», а не в таком подлом свете, в каком она смотрит на них и на него теперь? И разве он в самом деле так виноват во всей этой истории с Тамарой? — Ведь он же не более как жертва гнусной жидовской интриги, жертва клеветы и мщения родных этой жалкой девочки, — побуждения его были самые чистые и бескорыстные… Ольга смотрит на него сквозь жидовские очки; но когда он объяснит ей наконец всю истину, она поймет, она увидит свое заблуждение и оценит в нем человека, всегда столь ей преданного, никогда не перестававшего любить ее… Да, это все он сумеет сказать и оправдать себя, а там… там уже само время возьмет свое и довершит остальное. И размышляя таким образом, Каржоль слегка покосился на профиль рядом стоявшей Ольги. — «А ведь она, в самом деле, не вредная, даже и теперь!»— лукаво подумалось ему не без плотоядно сластолюбивой arriere-pensee, и тут же вспомнились хорошие минуты их первых таинственных свиданий и восторгов…

Но глядя на Ольгу, Каржоль вдруг почувствовал, что с левой стороны на него пристально уставились и смотрят неотводно чьи-то два посторонние глаза. Он быстро и не без некоторой тревоги перевел взгляд с профиля Ольги в ту сторону, зорко вгляделся в постороннюю фигуру, которой там не было в начале венчания, да вдруг так и обмер, побледнев и конвульсивно сжав свою свечку. На него насмешливо и зло глядели сквозь золотое пенсне удивленные глаза хорошенькой судьихи. Да, это она, — несомненно она стоит и нагло смотрит в упор, точно бы издевается молча над ним и его «интересною» невестой. Что ж это значит? Каким образом она здесь? Кто сказал ей? Кто впустил ее сюда? Зачем, с какой стати?