Тамара Бендавид

Но увидев стоявшего рядом с ней улана, он тотчас же «подтянул» самого себя, принял генеральскую осанку и, точно бы принимая своего адъютанта, явившегося к нему с докладом по службе, заговорил, протягивая ему руку, совсем уже иным, отрывисто военным тоном:

— А, поручик!.. Здравствуйте. Очень рад. Прошу садиться. Что скажете-с?

— Вот что, папа, — тем же своим тоном продолжала Ольга. — Аполлон Михайлович сделал мне предложение.

— Как?! Второе? — удивился генерал, откинувшись в кресло и окидывая взглядом обоих.

— Да, вот его письмо, — можешь прочесть его.

Генерал спустил на нос очки, осанисто насупился и быстро стал пробегать глазами отчетливые строки Аполлонова предложения.

— С своей стороны, ничего не имею против, — разрешил он по-военному, передавая письмо обратно. — Вы, друзья мои, стало бьгть уже порешили? Ну, что ж, очень рад. Поздравляю!

— Не в том дело, — остановила его Ольга. — Лучшего зятя, конечно, ты и желать не мог бы, но… к несчастью, я не могу быть его женой.

Генеральские очки опять очутились высоко на лбу, а лицо приняло выражение человека, совершенно сбитого с толку.

— Вот те и на!.. Что же это такое?

— Видишь ли, — продолжала Ольга. — Мне трудно… тяжело говорить, но надо же наконец решиться. Постарайся выслушать спокойно.

И наклонившись к отцу, она обняла рукой его шею и поцеловала в голову.

— Я скрывала от тебя, пока было можно, мое положение, думала, ты сам догадаешься. Ну, а теперь больше незачем. Прости, дорогой мой, я… я…

И Ольга, превозмогая себя, объяснила ему о своих отношениях с графом и о том, что она решила — во что бы то ни стало — заставить этого негодяя на себе жениться. Это должно быть так, и это будет. Аполлон Михайлович знает все и готов содействовать. — Помоги же и ты, если тебе дорого имя твоей дочери.

Старик до того был ошеломлен всем этим, что забыл даже рассердиться. Он только бессильно уронил руки на валики своего глубокого «вольтеровского» кресла и, весь как-то осунувшись — точно бы в нем что рухнуло — глубоко и тяжело задумался, устремив глаза на одну какую-то арабеску растянутого по полу персидского ковра, меж тем как Ольга, рассказав ему где и как находится Каржоль, продолжала развивать свой замысел и свои предположения, каким образом возможно осуществить его.

— Да, пожалуй, что другого ничего и не остается больше, — со вздохом проговорил наконец старик, после долгого, сосредоточенного раздумья. — Что ж тут!.. Снявши голову, по волосам не плачут. Хорошего, однако, муженька приготовила себе дочка, нечего сказать! — с горькой иронией покачал он на нее головой.

— Мой грех, мой и ответ, — покорно пожала она плечами.

— Да, но ты должна будешь жить с таким мерзавцем.

— Я?.. Никогда! — гордо выпрямилась Ольга.

— То есть, как же так, однако?

— А, это уже мое дело.

— Но и его, полагаю. У него будут известные права на тебя, каку мужа.

— Повторяю тебе, — настойчиво подтвердила она, — я должна быть графиней Каржоль де Нотрек, а там уже, в остальном, предоставь распорядиться мне, как знаю. Ни тебя, ни себя я не обременю его особой.

Старик еще раз задумался.

— Так как же, папа? Могу я рассчитывать на тебя?

— Делай, как знаешь, — развел он руками. — Господь с тобой! Мне, как отцу, бросать тебя, конечно, не приходится. Нужна моя стариковская помощь, я готов. В случае чего, и сам на барьер вытяну этого негодяя!

Решено было втроем ехать в Кохма-Богословск, а там… Там уже видно будет.

Стали готовиться к отъезду. Генерал взял, по текущему своему счету, из банка две тысячи рублей на дорожные и иные расходы. Он понимал, что медлить с этим делом нельзя — Ольга ходит на шестом месяце, — и удивлялся только самому себе, как это он, старый дурак, до сих пор не догадывался, в чем дело, а только радовался, что дочка-де так полнеет, здоровеет, значит, слава Богу. — Вот-те и поздоровела. А ведь после анонимного-то письма, кажись, не трудно было бы раскрыть глаза себе. Так вот, поди ж ты, слепота какая! — и во сне даже не допускал подобной возможности.

* * *