Там, за горизонтом

– Да-а, ребятки, я-то, дурной, думал, поправлюсь, к тому времени всё переделают, и буду неглиже на солнышке пузиком кверху валяться, облака считая, а оно вот как выходит. С такой перспективой быстрее в гроб въедешь, чем на шезлонге поваляешься.

– Не мы такие, Палыч, жизнь такая, а на солнышке мы с тобой полежим, только не в этой жизни. Ты выздоравливай скорей, нам твоей руководящей руки ой как не хватает.

– Вы с Антоном сговорились, что ли? Ему тоже руководящую руку подавай.

– Что поделать, – измученно усмехнулся Владимир. – У дураков мысли сходятся. Так ты мне про взрывчатку не ответил, есть лунка?

– Есть. – Михаил отложил в сторону нож и солдатика. – Когда меня перестанет ветром сносить, наведаемся по одному адресу. Объяснять долго, проще самому показать, тебе ведь не горит?

– Понял, больше не пристаю. Сам повзрывать хочешь?

– Не без этого. Ты, дружище, к своим топал? Галка пару раз из окна выглядывала, не пробегал ли ненаглядный мимо, а ты со мной лясы точишь. Смотри, достанется на орехи.

– И правда, чего это я, пойду, пока бока не намяли.

– Иди-иди, – отмахнулся Михаил, берясь за нож: солдатик для мелкого, но быстро растущего поколения сам не вырежется.

Вирус, или бацилла, или оба вместе хорошо потоптались по организму Михаила, за две недели выжав из него ведро соплей и пота. Бояров по пальцам одной руки мог пересчитать все болезни, которые оставили след в его памяти. Конечно, в список не попали детские болячки типа ветрянки, но с пятого класса Михаил болел всего четыре или пять раз, легко перенося заразу на ногах.

Шестой заход оказался неудачным: зараза сбила его с ног. Непонятно, что к нему и где прицепилось, докторов, чтобы поставить диагноз, в ближайшем окружении не осталось, но этот неизвестный вирус одной левой на десять дней приковал взрослого мужика к кровати, придавив одышкой, слабостью с головной болью и температурой под сорок градусов. Сознания в эти дни Бояров не терял и не бредил, но существовал как в тумане. Всё время ему дико хотелось пить, так как дамы, более сведущие в болезнях, в дополнение к арбидолу, аспирину и парацетамолу приволокли антибиотики, от которых сорвало «задний клапан». Помимо того, что из-за обильного пота Михаил постоянно ощущал себя лежащим в луже, он, шатаясь от слабости и цепляясь за стены, по несколько раз в день бегал до комнаты с белым другом. Неудивительно, что к концу второй недели, когда сошла температура и зелёная бледность лица сменилась на простую бледность, Бояров, потеряв десять килограммов веса, обретя иконописный лик, мог свободно подрабатывать натурщиком для картины, изображающей какого-нибудь великомученика или узника Бухенвальда. Зато глаза у него стали в половину лица, и седина, к сожалению, одержала окончательную победу на голове.

Все дни рядом с ним находились дети, коты и Татьяна. Валентина оставила то ли любовника, то ли гражданского мужа – сожителя с непонятным статусом на молодую соперницу через два дня. Не по своей воле: пришло время рожать Вере. Вторые роды и пополнение в их маленькой общине прошли мимо замутнённого сознания Михаила. Конечно, он, как полагается в таких случаях, порадовался за Антона с Верой, ставших родителями маленькой девочки, названной Викторией в честь бабушки, но радость была блеклой и мимоходной, не задевающей звонких струн в душе мужчины. Несмотря на туман в голове, он больше всего страшился откинуть копыта, оставив Лизу, Сашку и Марину сиротами. Слава небесам и не отходившим от больного врачевателям с хвостатыми помощниками, гревшими бока больного, когда того бил озноб, болезнь отступила.

Некоторым шоком для выздоравливающего стали слова Татьяны, поставившей Михаила перед фактом неких «семейных перестановок», как и отсутствие возмущения у мелких спиногрызов, бывших в курсе дела.

Шустрая девица везде соломки подстелила. После всех шокирующих заявлений Михаил малодушно порадовался, что не придётся долго и на нервах объясняться с Валентиной. Дураком Бояров отродясь не был, крестьянской сметкой соображая, на какую больную точку давила будущая хм-хм… жена. Татьяна хотела родить, Валентина, в отличие от молодой соперницы, отчаянно боялась забеременеть. Михаил же не испытывал никакого желания дрессировать чужих тараканов, испытывая одинаково глубокие чувства к обеим дамам, при этом не желая делать выбор, и, как сказано выше, малодушно радовался, что его сделали за него.

С первого дня, почувствовав себя лучше, он, отмахнувшись от причитающей девушки (мол, лежи, набирайся сил) стал выбираться на улицу, подолгу сидя на лавке у стены и что-нибудь мастеря при этом. Откровенно говоря, силы были только держать ложку и не свалиться позорно по дороге из дома и обратно. В любом случае лиха беда начало. Всё пройдёт, пройдёт и это. Завтра надо обязательно дойти до стаек и задать сена или отавы скотине. Послезавтра в планах уборка навоза, уж десятка два или три навильников он как-нибудь перекидает. А там… Там, как сказал Владимир, в другой жизни, они и отоспятся, и на шезлонгах до умопомрачения назагораются.

– Пап!