Там, где цветут маки

Медлю, я не боюсь, командировки в горячие точки для меня привычное дело, но это место особое. Выхожу, накидываю капюшон, накидываю косуху, надеваю рабочий рюкзак, там аккумуляторы для камеры, беру сумку с вещами.

Подхожу ко всем, ждут, только, меня.

Командира вычислила сразу, стоит по центру, взгляд острый, проницательный, глаза серые, сталь из-под чуть нависших бровей, рост чуть выше среднего.

Скидываю капюшон, протягиваю руку для приветствия командиру, что-то неуловимое на долю секунды меняется в его взгляде.

– Роселла Греф, репортёр, – коротко говорю.

Он также коротко кивает: сама невозмутимость, спокойствие, контроль ситуации, но мне понятно, они не ожидали увидеть среди команды женщину. Я как экзотический  фрукт, всем интересно, но как его нужно есть.

Мы первые, кого официально пустили на территорию, подконтрольную протестующим, хотя по тому, как общаются командир и Зорич, понятно, эти двое видятся не первый раз.

Командир несколько секунд, осматривает своих, ищет кого–то.

– Санни, проведи инструктаж, что можно снимать.

От одного звука его имени, волна боли проходит по телу, звеня колокольчиками в солнечном сплетении. Идет ко мне, немного вальяжно, с автоматом наперевес. «Узнал? Не думаю. Я его сразу. Они зовут его так же, как и я в пятнадцать лет. По другому невозможно.»

Нас садят по машинам, Зорич закуривает, командир, сначала, бросает в мою сторону изучающий взгляд, я достаю сигарету и затягиваюсь тугим дымом, минута неловкости позади. Настраиваю камеру, через несколько километров будет храм, хочу заснять его. Немного опускаю стекло, выбираю ракурс, Санни пытается поправить, вскидываю руку: «Камеру трогать нельзя!»

– Этот перекрёсток нельзя снимать, – говорит он. Вот, что изменилось – его голос, он стал низким, густым, вибрирующим в моей голове.

Из–за пиковидных тополей показался храм: белоснежные стены, какими я их помнила, в ранах от пуль, одной маковки нет, но гордая колокольня, так и тянется в синее небо.