Там, где тебя еще нет… Психотерапия как освобождение от иллюзий

«Привет, Аня. Извини, что не сразу ответила. Я как от вас вернулась, так меня сразу в командировку в область направили, а там с Интернетом сама понимаешь как: никак. Вот только сегодня вернулась. Я очень рада твоему письму. Жаль только, что тебя, похоже, обидело, что я не ответила сразу. Все твое недоверие…

Я, конечно, считаю тебя другом, и никакой благотворительности в моем с тобой общении не было и нет. Мне интересно с тобой. Ты необычная. Вот только замороченная, уж извини за прямоту. Если только кто-то из твоего поля зрения ненадолго теряется, так тебе сразу все хочется разорвать, потому что тебе кажется, что тебя предали или никогда не ценили. Это ж глупость, согласись. Разве нет? Я теперь что, в командировку спокойно не смогу уехать, думая, что ты меня можешь вычеркнуть из списков твоих друзей только за то, что я задержалась с ответом?

Жаль, что тебе снова тоскливо и серо. Да и в отделе вашем больше половины людей совсем не на месте и занимаются не тем, чем должны бы. Я говорила вашему руководству, да разве кто будет меня слушать. И тебе, наверное, будет трудно до тех самых пор, пока ты не найдешь то, что увлечет тебя по-настоящему.

О себе напишу потом, сейчас уже поздно, чертовски хочется спать, завтра еще отчет по командировке писать и к главному нести с самого утра. Так что до встречи в эфире. Пока. Вера».

Черт, как стыдно! Она опять почувствовала себя слегка больной: истеричной, зависимой, инфантильной. Ну почему ей обязательно надо было наприду-мывать все эти глупости? Она подошла к зеркалу: интересно, стала ли она дружить сама с собой, будь она на другом месте? «Ни за что! – пронеслось в голове. – Вера права: я ужасно замороченная. Кому это надо, разгребать все мои заморочки?» У девушки, угрюмо смотрящей на нее из зеркала, был напряженный взгляд, живот слегка выпирал, плечи неудержимо стремились к коленкам, а грудь к животу. Спина явно не хотела выполнять свое предназначение: быть опорой. «Какая же ты… тусклая и тоскливая!» – единственное, что хотелось сказать этой девушке в зеркале, махнув на нее рукой.

И что теперь делать? Как измениться, поверить людям, понять, что может увлечь в этой жизни по-настоящему? Вере легко говорить, когда все это у нее есть. Написала бы тогда, каким образом ей удалось стать такой яркой, светлой и чудесной.

Три дня у нее ушло на чтение всевозможных гороскопов. Поначалу ей даже стало как-то понятно: «…людям этого знака свойственна высокая восприимчивость, у них отлично развита интуиция, но склонность к меланхолии приводит к тому, что они часто погружаются в себя, игнорируя внешние контакты…» Вроде бы вполне на нее похоже. Но когда она потом стала читать китайский гороскоп, потом гороскоп друидов, тибетский и зороастрийский, еще какой-то… Через три дня она себя окончательно потеряла, вместо того чтобы найти. Потом были тесты из Интернета, из которых она узнала, что она наполовину меланхолик, наполовину флегматик, что у нее интернальный локус-контроль, IQ выше среднего, что из богинь она – Богиня Преданности. Она поглотила много путаной информации о том, с кем она совместима, какой ей нужен мужчина, с боссом какого профиля у нее сложится эффективное взаимодействие. Вскоре она почувствовала себя полным до краев мусорным ведром. Все эти бесконечные искания никак не приближали ее хоть сколько-нибудь к тому, чего она хотела.

В пятницу, великолепным раннеапрельским утром, прелесть которого отметил бы каждый видящий и слышащий московский житель, но не депрессивная Анна, пришло еще одно письмо от Веры, которого она дожидалась уже со значительно большим смирением.

«Привет, Аня. Итак, я обещала тебе рассказать свою историю. С чего начать? Я так редко рассказываю о себе. Начну так.

Жила-была девочка. У нее была прекрасная семья: мама, папа и младший брат Костик. Девочка любила сгущенку и шоколадки “Аленка”, блики солнца на полированном пианино, запах бензина и маминых пирогов со щавелем, учительницу рисования Альбину Андреевну. Любила, когда Костик смеялся, а папа пораньше приходил с работы, когда мама завязывала ей красивые банты по праздникам и еще – когда мама садилась за пианино и они все слушали любимую музыку, а потом вместе пели что-нибудь тягуче-лиричное или разухабистое.

По выходным они все вместе ездили на дачу под Сестрорецком. “Дачей” громко называлась их хибара. Папа там всегда ходил с молотком, но не похоже, что это помогало, потому что периодически все снова отваливалось или ломалось. Зато на даче было весело: у нее было много подружек, Костик изобретательно озорничал с соседскими мальчишками, мама пекла пироги с тем, что удавалось насобирать на участке, а потом приходили гости, и опять все пели. Девочка обожала этот разваливающийся дом и запах бензина за то, что он означал – мы едем на дачу!