Там, где нас нет

– Вы правы, сэр брат. Эта жидкость действительно должна гореть, ведь на ее основе готовится ужасный греческий огонь. У нас ее зовут каменным маслом.

Скоро натекла целая лужица. Жихарь нарочито громко причмокивал, хвалил варкалапово молочко, потом додумался.

– Будимир! – закричал он. – Лети к нам, может, выручишь! А убежать потом всегда успеешь…

Будимир подчинился и вспорхнул наверх. Жихарь ухватил его за ноги и стал трясти из стороны в сторону, а языком изображал, как будто перекатывается сухой горох, – пробовал выдать Красного Петуха за младенческую погремушку.

Варкалап умилился такому сообразительному детенышу.

– Запали каменное масло, – попросил Жихарь. – А то ведь заколеем вконец…

Он поднес, играючи, петуха к лужице. Будимир небрежно чиркнул крылом, и на ладони варкалапа засверкали красные языки.

– Теперь держись, – сказал Жихарь всему отряду. – Неведомо, как это ему поглянется. Может, прихлопнет нас другой ладошкой…

Но варкалап, казалось, ничего не чуял – камень разогрелся, стало повеселее.

Наконец побратимы совсем согрелись. Варкалап сидел не шевелясь, уставился на огонь.

– А теперь, – не разжимая губ, сказал Жихарь, – теперь мы попробуем спуститься вниз и добраться до пещеры. Ему туда не пролезть – я прикинул.

Да и все равно бежать больше некуда.

Будимир понимающе унял все искорки на перьях и занял свое место на шляпе.

Спускались осторожно, благословляя бесшумную обувку. Завороженный пламенем варкалап даже не дрогнул. Достигнув площадки, они не рванули с ходу – все равно ведь успеет перехватить, если захочет, – а пятились не торопясь, достигли входа и продолжали отступать в темноту все так же медленно, пока Жихарь не сказал:

– Ну, теперь ему не дотянуться. Сначала они подумали, что начался горный обвал. Потом сообразили – это ревет пораженный в родительских правах варкалап. А может быть, его припекло как следует или молоко в грудях загорелось, как предсказывал Жихарь, только забушевал гранитный гермафродит, заплакал, забился башкой об скалу.

– Смотри ты, чувствительный какой! Завалит он нас тут, тварюга…

– Это не беда, – заявил Принц. – Здесь такой ужасный сквозняк, что наверняка есть другой выход. Нам остается только бежать вперед, а сэр Будимир со свойственной ему любезностью осветит нам путь.

И недолгим оказался этот путь сквозь каменную толщу, никто по дороге не приставал, не завывал и не пугал, прячась за поворотами. Будимир сиял ровно и надежно. Но на свет выходили все равно с опаской, хотя там ничего страшного не было.

Впереди расстилалась зеленая равнина, кое-где потревоженная невысокими холмами. Солнце светило как надо, никакой туман глазу не препятствовал, высоко над головами трепетал не окаянный Демон, а просто жаворонок.

«Проскочили», – подумал Жихарь, но через плечо все-таки плюнул.

– А где же горы?

Но никаких гор не было. На том месте, где они, как им казалось, вышли из пещеры, стоял Пропп, вроде бы недавно вытесанный со всем возможным тщанием, и так-то ласково улыбался.

– Привал, – объявил Жихарь. – Поклонимся дедушке сказкою. Так и быть, пожертвую самую заветную – берег для большого застолья, для почетного пира, да уж ладно…

На самом же деле новеллу Жихарь же и сочинил.

– Было это давно и неправда. Жил на свете богатырь. На мечах не из первых, на коне других не лучше, силы заурядной. Одно только и отличало его от прочих – лютость и ярость до женского рода.

Его так и прозвали за это – Хотен Блудович. Никому не было от него проходу – ни пресветлой княгине, ни деревенской дурочке. Ходил промеж дворов, промеж городов, собирал сладкую свою дань. Его уж и учили, и били, и в темницу сажали, а все напрасно. Один раз даже связали, охолостили поганым ножом, так веришь ли – выросло новое хозяйство, лучше прежнего. У него ведь все ведьмы и ворожеи в подругах были. Ходил, ходил Хотен Блудович во всей земле, из края в край. В Неспании, к примеру, его, не чинясь, именовали – дон Хуан.

Путешествовал он, значит, метался и вдруг прослышал, что в некоторой земле в хрустальном гробу спит невиданная красавица. Это его и уязвило – всех не спящих-то красавиц он уже на десять рядов перебрал. Зажглось у него ретивое, белый свет не мил, не ест, не пьет, глядеть ни на кого не хочет.

Дай да подай ему зазнобу с хрустального гробу.

Едет он, едет, то у ясного солнышка дорогу пытает, то светлый месяц вызывает по этому же делу, а то и к вольному ветру привяжется: укажи, покажи. Они бы и рады от зануды избавиться, а сказать-то нечего. Так, для порядку соврут что-нибудь. Едет. Борода уже по грудь выросла, добрый конь на ходу пал. Пешком ползет, все равно как мы!

На какой-то день входит в темный лес. В лесу, сам хорошо знаешь, избушка на столбах, на собачьих пятках, в избушке старая старуха, да такая противная:

нос в потолок врос, титьки на клюку намотаны, сопли через порог текут…

Ну вот, видишь, даже побратиму моему вчуже худо сделалось, а каково же Хотену Блудовичу? Но перемогся, поклонился вежливо: пособи, бабушка, моему горю. Пособлю, говорит старая карга, только полезай за это ко мне на полати, в кольцо со свайкой играти!