Там, где меняют законы

Ровно в восемь он вошел в зал заседаний, где проворными жуками-водомерками носились официанты, расставляя последние блюда, и удовлетворенно потер руки, обозревая раскинувшийся перед ним натюрморт.

— Наше фирменное блюдо, — услужливо сказал директор Никишин, вручая московскому визитеру мельхиоровое блюдо, на котором в позе сфинкса возлежал молочный поросенок, фаршированный трюфелями и черносливом.

Фирменным блюдом Чернореченска давно была собака, жареная в духовке, но вице-премьер не стал вникать в такие тонкости, а с удовлетворением набросился на еду.

Встречать вице-премьера съехались все сколько-нибудь видные в округе люди: директора шахт, главы районных администраций, и прочая мелкая знать, и даже руководитель оборонного завода по выпуску подводных лодок. В углу комнаты, неторопливо пережевывая невзрачную булочку с мясом и обводя присутствующих ленивыми питоньими глазами, стоял Негатив.

Руководитель завода с непостижимым проворством пробрался до самой вице-премьерской особы и принялся доказывать необходимость возрождения славных традиций подводного кораблестроения в Сибири. Поскольку инвесторы в это дело явно вкладываться не собирались, возрождать кораблестроение предполагалось за счет средств государственного бюджета.

Вице-премьер кушал молочного поросенка и никак не прерывал экономических мечтаний гендиректора, а когда тот расхрабрился и попросил для завода тридцать миллионов рублей, коротко ответил:

— Нет.

— Почему? — ожалобился директор.

— Разворуете, — ответил вице-премьер.

Затем обернулся к сопровождавшей его толпе, слетевшейся со всей области, и произнес:

— Мы все в Москве знаем, как у вас тут углем торгуют! Я всех посредников лично по именам знаю! Да-да, и вот тебя конкретно!

Толпа расступилась вокруг того человека, на которого вице-премьер показывал пальцем. Это был Михаил Ракитников, главврач городского роддома, который к продаже угля имел не больше отношения, чем к огранке алмазов. Ракитников потупился и понурил глаза, и его движение было истолковано вице-премьером как признание вины.

Все собравшиеся ожидали, что вице-премьер, покушав, начнет с ними общаться, однако вышло иначе — московский гость заявил, что намерен спуститься в шахту.

Процедура эта занимала ровно три часа, и гендиректор Чернореченскугля принялся было вице-премьера отговаривать, но тот посмотрел не допускающим возражений взглядом и заявил, что хочет познакомиться с жизнью шахтеров и экономикой города.

Володарчук должен был уехать из города ночью, и три часа в зале заседаний, несомненно, дали бы вице-премьеру больше сведений об экономике Чернореченска, нежели пребывание в шахте, но вице-премьер думал о телевидении и забастовщиках, и он понимал, как хорошо прозвучит с экрана известие о том, что член правительства, приехал в город всего на полдня, все-таки нашел время побывать в шахте.

* * *

Олечка Иванова стояла перед зеркалом в своей квартире в черных ажурных чулках и черных же трусиках и внимательно разглядывала свой живот. Она была такой же стройной, как и месяц назад — еще ничего не было заметно. Ничего не будет заметно еще два-три месяца.

Ольге было очень страшно. «Ты должна это сделать, — сказала она себе, — не ради себя, а ради него».

Девушка стала собираться. В черную сумочку полетели ключи от дома, права — на всякий случай, косметичка и любимая красная расческа. Туда же — пачка презерватитвов, кошелек и тоненький флакончик с надписью «Ношпа». На самом деле во флакончике был клофелин, которым Ольга никогда еще не пользовалась, но который было нетрудно достать у подруг и даже в аптеке.

Ольга еще раз оглядела себя в зеркало. Она вспомнила, как три недели назад пожилой рыхлый мужик в дорогом костюме глядел на нее из первого ряда «Сирены», и как Вадик сказал ей, показывая потом на мужика: «А это, кстати, как раз попугай Кеша». Попугай Кеша потом еще несколько раз приходил в «Сирену», и каждый раз глядел на нее одинаково. Сейчас Ольга корила себя за то, что не завела с ним знакомства. Но тогда это могло взбесить Вадика, да и опасно было. Ничего. Кеша очень правильно на нее смотрел.

А может, бросить все? Но что тогда? Тогда — нищета, вечная скука в пыльном Чернореченске, ранние морщины, жизнь без детей и с мужиками. Отец Ольги умер в пятьдесят от силикоза, мама — в сорок от цирроза печени. Она же не хочет умереть от цирроза печени? Она же не хочет, чтобы через год или два хозяин «Сирены» сказал ей, что у нее уже слишком дряблые груди, чтобы раздеваться перед публикой?

«Смелее, — подумала Ольга. — Все люди деляться на сволочей и дураков. Ты же не хочешь быть дурой?»

Ольга подумала и бросила в сумочку напоследок короткий самодельный револьверчик — старый подарок Негатива.

Такси в Чернореченске давно вымерли с голодухи, но какой-то частник на проржавевшей «Копеечке» довез Ольгу до шахтоуправления за двадцать рублей.

Не удержался напоследок, и, глядя на точеную фигурку в черной кружевной юбочке, добавил:

— И кого ж ты, кисонька, цеплять собралась? Никак самого Володарчука? Может, меня обслужишь?

— Дрочи в штаны, дед, — сказала Ольга, — бесплатней выйдет.