Там, где горит земля

Но, поняв, что радист его просто не слышит, уйдя в собственный мир беспросветных кошмаров, командир плюнул и, страшно ругаясь, потянулся к пулемету, которым должен был действовать как раз Гедеон. Офицер дал одну длинную очередь, другую, ворочая тяжелый ствол и шипя ругательства пересохшим горлом.

А затем мир взорвался ослепительной вспышкой. И все померкло

***

— С кем имею честь? – не очень вежливо отозвался Поволоцкий. Как человек прогрессивный, он поддерживал идеи равноправия и умеренного феминизма, но категорически не принимал присутствие женщин в армии. С одной стороны Александр понимал, что при размахе мобилизации и военных действий страна не может заполнить все потребные вакансии мужчинами. С другой – пресловутая «гусарщина» слишком часто закидывала в армию истеричных суфражисток или, что ещё хуже, романтических дам, которые ожидали чего‑то наподобие открыток тысяча восемьсот семидесятых. Сестры милосердия в элегантных халатах, симпатичные молодые люди с аккуратными перевязками, цветы в вазах и прочая благость. Столкновение с реальностью оказывалось куда менее приятным. Пока не вступила в силу Доктрина с её тщательной регламентацией и отбором персонала, Александр навидался экзальтированных дам, приехавших в качестве добровольцев по линии Красного Креста, которые падали в обморок от одного запаха полостных операций или бились в истерике, увидев скоростную ампутацию.

Впрочем, сия фемина производила впечатление куда более уравновешенной особы, весьма строгой и целеустремленной.

— Анна. Анна Лесницкая, — представилась строгая брюнетка в костюме и протянула руку – не для поцелуя, а по–мужски, развернув ребром для рукопожатия. – Седьмой отдел Особого Департамента при канцелярии Его Императорского Величества.

— Александр Поволоцкий, — автоматически отозвался медик, пожимая протянутую руку, узкую, но весьма сильную. Для женщины сильную. – Седьмой отдел… Контроль поставок специальной медтехники, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно, — подтвердила Лесницкая. – Вас нелегко найти.

— Я – хирург консультант фронта, — пояснил Поволоцкий. – Могу находиться где угодно, от армейского тыла до медсанбата. Сейчас сопровождаю Сергея Сергеевича Юдина.

— Наслышана, — улыбнулась Анна. Обычно у так называемых «business women» улыбка под стать облику – хищная, ритуальная. Но у Лесницкой она вышла на удивление очень милой, доброжелательной. – Неугомонный профессор все‑таки вырвался на фронт.

— «Неугомонный профессор»? – удивился Александр.

— Да, его у нас так называют. Постоянно рвется на войну, но ему запрещают либо канцлер, либо Его Величество.

— Хорошо сказано, — улыбнулся Александр. – Что ж, чем обязан?

— Заявки на наркозные аппараты и системы вентиляции лёгких.

— «Козинов и партнеры»? – с ходу понял Поволоцкий. – Да, понял. Поставками занимается один из сыновей, он сейчас тоже ездит по передовой, собирает рекламации. Предприятие большое, вполне надёжное, в чем затруднения?

— Есть заказ на дополнительную партию, но поставщик резко поднял отпускную цену. Я никак не могу за ним угнаться и, кроме того, хотелось бы решить вопрос быстро и без лишнего давления.

Александр нахмурился, напряжённо думая.

— Сейчас, обговорю с Сергеем Сергеевичем и отправимся. Я примерно представляю, где можно найти Козинова.

***

Сознание возвращалось медленно, рывками. Гедеон ворочался, как большая медуза, на чем‑то твердом, под непослушные, ватные пальцы попадалось то мягкое и липкое, то угловатое и жёсткое. Глаза не открывались, их словно залепило клеем, сквозь который не пробивались даже едкие слезы. В нос ударил запах дыма – не от сгоревшего пороха, а вонь горящей резины. Утробно скуля, радист задёргался ещё сильнее, привстав на четвереньки. Потеряв человеческий облик, он толкался головой из стороны в сторону, поминутно оскальзываясь и падая на мокрый пол, среди гильз. И, вдруг, когда паника достигла наивысшего градуса, за которым лежало уже беспросветное безумие, он неожиданно освободился. То ли Гедеон каким‑то чудесным образом сумел открыть кормовой люк, то ли тот уже был открыт, но стенающий юноша вывалился наружу, снова больно приложившись о холодную, твердую как камень землю.

Рядом что‑то ужасно гремело, будто часто–часто били в огромный барабан. Радист заполошно тер глаза, стараясь стереть клей. Ужасно болела голова, что‑то теплое и липкое стекало по лицу. Наконец он прозрел, сумев стереть, сорвать с век корку из подсыхающей крови.

«Медведь» стоял почти ровно, с перекошенной башней – вражеский снаряд не пробил броню, но буквально развалил её по сварным швам. Рядом горел ещё один броневик – дымно, с хрустящим стуком рвущихся пулеметных патронов в утробе. В стороне ещё что‑то дымилось и отбрасывало языки оранжево–красного пламени, но разъеденные дымом глаза не видели – что именно. Бой барабана долбил в уши, буквально разрывая перепонки. Что‑то очень горячее упало на руку Гедеона, обжигая даже сквозь перчатку. Словно большое насекомое прыгнуло откуда‑то сверху и больно ужалило. Юноша дёрнул рукой, перекатываясь на бок, и увидел новый кошмар.