Там, где была тишина

Уже перед самым отъездом Макаров вновь после долгой разлуки встретился с Юлией. Была тихая зимняя лунная ночь. Он долго бродил по опустевшим улицам Полтавы, встречаясь и прощаясь с памятными уголками. Было очень тихо. Только изредка пробегал, поскрипывая валенками, запоздалый прохожий да проносились извозчичьи сани.

Тополя стояли вдоль улиц, окутанные волшебными кружевами, отбрасывая на снег длинные голубые тени. Макаров шел, опустив голову, глубоко задумавшись. Очнулся он словно от внезапного толчка.

Оглядевшись, понял, что пришел к дому Юлии.

Особнячок стоял озаренный луной, посверкивая иголками инея, будто и на него была накинута та же волшебная кружевная сеть. Щемящая боль сжала сердце Виктора. Чувство утраты чего-то неимоверно большого было настолько сильно, что он сжал зубы, чтобы не застонать.

Долго он стоял, вглядываясь в темные окна, силясь сквозь них разглядеть нежные черты лица Юлии, ее немного бледные губы и влажные блестящие глаза. Она мечтала стать большой актрисой, и он часто в шутку называл ее «царицей сцены».

— Прощай, царица! — прошептал он и вздрогнул.

Бесшумно открылась калитка, и на улицу, закутанная в теплый платок, выбежала Юлия. Торопливо оглядевшись, она подбежала к Виктору.

— Зачем ты здесь? — спросила она, увлекая его в тень, отбрасываемую тополем.

— Проститься с тобой пришел, — не помня себя от счастья, отвечал Виктор. — Я завтра уезжаю в Среднюю Азию. Надолго, Юлия. Ты слышишь меня?

Он привлек ее к себе. Его руки ощущали ее гибкое тело, упругие груди касались его груди, на своем лице он чувствовал ее теплое дыхание.

— Поедем вместе, слышишь? — бормотал он, как в бреду, целуя ее вздрагивающие губы, ее глаза, осязая губами ее пушистые ресницы.

Она выскользнула из его объятий.

— Нельзя, Виктор, — сказала она, словно смиряя его порыв. — Меня ждет сцена. Неужели ты не понимаешь этого? Прощай, Виктор!

Она повернулась и ушла, словно растаяла в лунном серебристом потоке…

Что это, сон или воспоминание?

А вот снова идет она, тоненькая, изящная, кокетливо приподняв свою гордую головку в тяжелом венчике кос.

Но это уже не тихая полтавская улица. Она идет узкой тропинкой, окаймленной камышом, и камыш качает своими метелками, словно приветствуя ее. Она здесь! Она приехала к нему!

— Юлия! — кричит он и бросается к ней навстречу.

Камыш смыкает перед ним свои упругие стебли. Виктор яростно продирается сквозь заросли, но они становятся все гуще и гуще. И вот между ним и ею поднимаются горы, высокие и неприступные. Срывая ногти, он скользит по каменным уступам, он почти настигает ее, но стремительная горная река возникает на его пути. С грохотом скачет она по уступам, увлекая за собой огромные валуны. Они падают прямо на него. Он поднимает руки и вскрикивает.

— Вставай, — тормошит его Наталья. — Вставай, там рабочие пришли. Требуют расчета. Ты слышишь?

Макаров слышит. Там в конторе, за шкафом, стоит невероятный шум. Слышны крики и ругань.

Он торопливо надевает пиджак, приглаживает рукой волосы, и выходит из своего укрытия.

Яркий свет лампы на мгновенье ослепляет его. Он щурит глаза, силясь разглядеть происходящее. Перед ним толпа рабочих. Впереди стоит землекоп в рваном узбекском халате и черной потрепанной шляпе.

«Куркин», — вспоминает Макаров его фамилию.

В толпе, заполнившей небольшое помещение, он замечает высокого парня с льняными волосами и ямочкой на подбородке, рядом с ним — Марусю, прячущую свои угольные глаза, и многих других рабочих.

Землекопы заполнили все помещение, они дымят цигарками, щелкают семечки. От Куркина сильно попахивает вином.

— За расчетом пришли, — вызывающе глядя на Макарова, произносит он. — Давай расчет, хозяин!

— Что это вам так загорелось? — удивляется Макаров, все еще не пришедший в себя. — Что за спешка?

Рабочие дружно, как по команде, что-то злобно выкрикивают.

— Давай расчет! — кричат они, наступая на Макарова. — Деньги на бочку!

— Откуда же у меня деньги? — пробует их уговорить Макаров. — Я ведь еще и дороги-то не принял. Требуйте у Федорова.

При упоминании фамилии Федорова все загалдели еще громче.

— У твоего Федорова получишь, — кричит Куркин, сверля Макарова злобными глазами. — Он, может, с нашими деньгами смылся уже.

— С утра уехал, до сих пор нет. Все вы одна шайка-лейка.

— А ты назвался прорабом, так и рассчитывай нас.

— У нас поезд ночью идет, — кричит кто-то, широко раскрывая рот. — На другую стройку едем.

Все шумят, перебивая друг друга.

— На твоей дороге свет клином не сошелся!

— Поедем на Турксиб, — это не то, что твоя дорога паршивая!

— Там рубли подлиннее будут…

— Постойте, — поднимает руку Макаров, стараясь успокоить рабочих. — Скоро явится Федоров. Я получу у него деньги и всех рассчитаю.

Воспользовавшись наступившей тишиной, он продолжает:

— А что касается Турксиба… Не всем же на Турксибе работать. Здесь тоже большое дело начинается. Пятилетка — это ведь для всей страны.

— Ты брось нам зубы заговаривать, — кричит в ответ Куркин. — Нечего нас за Советскую власть агитировать. Мы люди вольные. Где хотим, там и работаем. Давай расчет, и точка!