Талли

По большому счету, Талли возражала не столько против Рощи, сколько против самого города Топика. Это был всего лишь небольшой, утонувший в зелени городишко, на улицах которого слишком мало людей и слишком много автомобилей. Но там, где город заканчивался какой-нибудь узкой улочкой или широкой дорогой, неожиданно переходившей в холм, — там не было ничего, кроме тянущейся в бесконечность прерии. Бескрайние пастбища со случайными островками хлопчатника, опустошенные пожарами и овеваемые ветрами, расстилались на много миль — вперед, назад, вверх, в никуда. Небо и земля сливались в одно целое. Талли особенно остро чувствовала жесткие рамки, в которые ее втиснули, когда думала о широтах, начинавшихся за Топикой.

Конечно же, существовали и другие города. Но в Канзас-Сити скучно. В Манхэттене вообще нечего делать. Импория и Салина еще меньше Топики. Лоуренс — университетский городок. А в Вичите она была только раз.

С запада Роща выходила на Аборндейл Парк, по соседству со специальным отделением для душевнобольных Канзасской общественной больницы; а с востока она упиралась в железнодорожную магистраль. К счастью, почти все мальчики, которых интересовала Талли, жили далеко от Рощи. И это было к лучшему. Потому что никто из них не пришелся по вкусу ее матери.

Когда Талли исполнилось шестнадцать, «ночевки у подруг» резко прекратились. Хедда Мейкер, столько лет выглядевшая слишком усталой, неожиданно проявила интерес к содержимому письменного стола Талли и нашла там несколько презервативов. Талли клялась и божилась, что ей их подбросили в шутку и вообще это воздушные шарики. Но на мать ее клятвы не подействовали. Ночевать у подруг запретили. Это был позор. Ведь на танцевальных состязаниях на Холме Талли неплохо зарабатывала.

Полгода Талли никуда не выпускали, кроме как к Дженнифер и Джулии. Потом, в прошлом году, когда ей исполнилось семнадцать, с ней стала повсюду ходить тетя Лена. На вечеринках это выглядело особенно ужасно. Громогласные, хохочущие подростки распивали пиво, рассказывали пошлые анекдоты и пели «Мертвеца», — а тетя Лена сидит себе в каком-нибудь уголке, как толстая молчаливая утка, и смотрит, смотрит, смотрит за племянницей.

Не имея возможности ходить куда бы то ни было одна, Талли, которая несколько лет отгораживалась от подруг детства, поневоле вернулась в кружок Мейкер — Мандолини — Мартинес. В Топике их стали называть «Три М». Они снова всюду появлялись вместе, но это было уже не то. Были вещи… о которых они не говорили.

И ни разу больше они не ночевали в палатке на заднем дворе дома, где жила Дженнифер, как это частенько случалось, когда они были маленькими. Талли немного тосковала по тем временам. Но в шестнадцать она больше всего тосковала по Холму. Тосковала по танцам.

Талли не разрешалось задерживаться на улице после шести часов вечера. В прошлом году, в феврале Талли на полчаса засиделась у Джулии. Она вернулась в шесть тридцать. Двери и окна ее дома были заперты. Ни стук, ни крики так и не подняли ее мать с кресла, в котором она всегда смотрела телевизор, пока не заканчивались одиннадцатичасовые новости. Хедда, должно быть, как обычно, заснула и совершенно забыла о Талли.

Летом перед выпускным годом Хедда Мейкер слегка отпустила вожжи. Но Талли подозревала, что мать просто устала следить за ней.

Лето 98-го Талли назвала Летом Ненастья. Погода была отвратительная. Она по целым дням торчала перед телевизором. Но даже когда выпадал солнечный денек, в сухой Топике все равно была тоска. Пару раз девочкам удалось выбраться в Гейдж Парк поплавать в бассейне. Несколько раз Талли приглашали к Джен или к Джулии на барбекью. Оставшееся время она читала, и все — ерунду.

В августе девочки отпраздновали восемнадцатилетие Джулии, конечно же, в приятном обществе тети Лены.

Дверь в спальню Талли открылась.

— Талли, уже седьмой час, ты готова?

— Да, только причешусь.

Хедда Мейкер подошла ближе и провела рукой по кудрявым волосам Талли.

— Мам, — Талли отстранилась, и Хедда тоже, чтобы оглядеть дочь получше.

— Твои волосы выглядят ужасно. У корней уже отросли свои.

— Да, я знаю, спасибо.

— Я говорю это только потому, что забочусь о тебе, Талли. Другим нет до тебя дела, и никто другой не скажет тебе правду.

— Да, я знаю, мам,

— У меня нет денег тебе на краску.

— Я знаю, — резко ответила Талли. И добавила чуть мягче: — Миссис Мандолини сказала, что скоро я ей понадоблюсь, чтобы сгрести листву.

— Мне ты тоже понадобишься.

«А ты мне заплатишь, мама? — мысленно спросила ее Талли. — Ты мне заплатишь, если я уберу листья на твоем дворе и станцую у тебя на столе?»

— Я сгребу их попозже, ладно? — сказала она, состроив дежурную улыбку.

Хедда пристально смотрела на дочь.

— Тебе нужно отрастить собственные волосы. То, что у тебя на голове сейчас, — кошмар.

— Мам, у меня есть зеркало.

Хедда прищурилась в полумраке.

— Талли, ты накладываешь слишком много…

— Косметики, — договорила за нее Талли. — Я знаю.

— Талли, я знаю, что ты знаешь, и ты говоришь мне, что знаешь, но от этого ты не красишься меньше. Почему?

— Потому что я — уродина, мам, вот почему.