Талка

– Так-так… Это так… Это как есть так…

У губернатора готов был план помощи забастовщикам; в город стягивалась пехота, драгуны, на подмогу желтолампасным астраханцам откуда-то пригнали донских казаков; власти готовились обычным порядком.

Рабочие делегаты говорили с губернатором:

– Отчего молчат фабриканты? Ваше дело – на них подействовать!

Губернатор уверял, губернатор обещал. Губернатор пояснял через день:

– Поделать ничего нельзя: хозяева вольны отвечать и не отвечать, это ихнее право… Вот по гривенничку на рубль – они согласны…

Негодуя – отбросили подачку. Забастовку было решено продолжать.

Высылали фабриканты в разведку слуг своих – фабричных инспекторов. Старший губернский инспектор просил собраться обе стороны в мещанской управе и даже сам предложил совету рабочему выбрать на том заседании председателя – ишь ты, куда заметал. А потом – лисой… лисой… лисой…

– Вам, товарищи рабочие, самое удобное – это разобраться по фабрикам и вразбивку отстаивать свои требования.

– Мы же вам заявили на площади, – оборвали резко инспектора, – на то выбран совет, чтобы действовать дружно. Не бывать тому, чего хотите, и думать забудьте, господин инспектор…

Закусил инспектор удила – промолчал. Обсуждались требования, выработанные советом, – несколько десятков пунктов. Разбирали, поясняли, принимали. Среди заседанья прибежал кто-то от фабрикантов.

– В типографии требуется срочно отпечатать бумагу хозяину…

– Нельзя печатать!

– Но ему необходимо…

– Нам вот тоже тут необходимо: совет не разрешает печатать.

Масленой лисицей засластил было снова инспектор, хотел уговорить, убедить, но его и тут посадили:

– Обсуждайте пункты, господин инспектор, а насчет работы совет один справится: нельзя печатать!

Вспыхнул гневом инспектор, лязгнул в бессилье зубами и опять смолчал. Два его сопомощника тихо попыхивали глубоко припрятанным гневом.

Что б там ни было, пункты приняли. И политические приняли и фабрикантам всучили, а те похахалились:

– Учредительное собрание? Что же, можно, пожалуйста… Мы не возражаем, хоть завтра… А впрочем, с царем поговорите сначала, – может, он и не захочет. Ха-ха-ха!.. Что же вас касается по существу – гривенник на рубль и – более ни гроша!

А Бурылин, Гарелин ли Мефодка, треснул по дубовому столу кулачищем:

– В Уводи все деньги стоплю… По миру сам пойду, а не дам ни гроша подлецам; пущай дохнут, лучше работу не кидают. Против своего хозяйского слова – шагу не ступлю. Што сказано – свято!

Дикие речи сумасбродного толстосума доходили до рабочих, и в гневной ярости слушали они те слова:

– Забастовку продолжать! На работу не вступать! Врут, гады, – сдадут!

Обе стороны крепки были – каждая по-своему.

Совет собирался в мещанской управе, открытые митинги каждый день собирались на городской управской площади. Скоро объявили власти, что митинги по городу одна помеха – собранья вынесли на Талку.

Скоро власти заявили, что протоколы советских заседаний надо им присылать на просмотр. Посмеялись, плюнули на полицейскую бумажонку – и заседания совета перекинули на Талку.

И стала Талка словно рабочий университет: от зари и до ночи обучались на Талке рабочие мужественной, дружной борьбе. Талка – малая речка – стала желанным, любимым пристанищем ткачей. Рано-рано собирался каждодневно совет – он заседал у соснового бора, на том берегу речушки, возле сторожевой будки. На заседанья совета приходили только его члены – сторонних не пускали; заседанья были спешные, строгие, деловые. Надо было взвесить и учесть все до прихода массы, каждый день давать ей отчет о своей работе, намечать дальше путь борьбы. На том берегу, по откосу – все гуще, гуще, гуще – со всех сторон: и с Ям, и от станции, от ближних залесных деревень, с Хуторова – группками собирались рабочие. Заполняли весь приречный луг, десятки тысяч теснились на побережье. Тут же прилипли мелкие торговцы – с хлебом, с квасом, с папиросами – людное поле шумит, ожидает начала.

И вот – представитель совета. Он рассказывает положенье дел к сегодняшнему утру, докладывает, что пришлось узнать-услыхать, что нового в обстановке, как дальше намерен действовать совет. Предложенья обсуждаются, голосуются, записываются на месте.

Выступают рабочие – кто о чем; так в течение нескольких часов обсуждалось положенье. Потом кто-нибудь выступал с политическим докладом, рассказывал о положенье, о борьбе рабочего класса, о международной солидарности… Часы проходили за часами. Уже свечереет, а десятитысячные толпы рабочих все стоят и слушают-слушают…

В конце – революционные песни; с песнями уходили по домам, чтобы завтра утром снова прийти и снова быть здесь до темного вечера. Иные оставались целую ночь – уходили в лес, зажигали костры, вкруг костров – ночи напролет сидели, толковали, слушали, учились: Талка и в ночь была рабочим университетом.