Талант (Жизнь Бережкова)

Мы с Ладошниковым входим в комнату. Его глаза скрыты под нависшими бровями. Кажется, будто Ладошников ни на что не обращает внимания, ничего вокруг не видит, но на самом деле — и я это отлично знаю — он примечает все. Конечно, он разглядел и неприбранную постель, и мою небритую физиономию. Чего доброго, еще расхохочется, посмеется надо мной. Но он молчит. Вроде и сам невесел.

Мой гость садится к столу, садится в том самом виде, как вошел с улицы, — в большой суконной кепке, в кожаной куртке. Он носит эту куртку чуть ли не во все времена года, мне все знакомо в ней — выцветшие, потрепанные обшлага, и протертые почти добела локти, и даже большое масляное пятно у левого борта. Знакомы и запахи грушевой эссенции, столярного клея, эфира, которые принес с собой Ладошников.

— Возишься с ацетоном? — не без зависти спрашиваю я.

Ацетон, растворитель целлулоида, входит в состав авиационных лаков, и не случайно от рабочей куртки конструктора самолетов исходит этот эфирный сладковатый запах. Однако Ладошников в ответ угрюмо машет рукой. Странно… Что с ним?

— Стакан чаю дашь? — говорит он. — Хотел было в чайную зайти, благо их теперь много развелось… Но повернул к тебе.

Мне вспоминается ночная извозчичья чайная, клубы морозного пара, расплывчатые пятна лампочек, водка в белом чайнике и пятерня Ладошникова, которую он простер запрещающим жестом, не позволяя говорить о его самолете.

— Михаил, а почему ты сегодня не на работе?

— Свободен, — неопределенно отвечает он.

Я решаю больше не допытываться: захочет — сам обо всем скажет. Ухожу в кухню, ставлю на керосинку чайник и возвращаюсь к Ладошникову.

Он разгуливает по комнате, с хрустом жует яблоко, протягивает и мне такое же.

— Сегодня уезжаю, — наконец сообщает он.

— Куда?

— В Питер… На новую работу…

— Как так? А "Лад-2"?

— С ним все покончено. Не принят в серию.

— Не принят? Но ведь на испытаниях…

— Мало ли что? Комиссия, в общем, постановила так: время деревянных самолетов отошло, сейчас не имеет смысла брать фанерную конструкцию на вооружение Красной Армии. Нужны самолеты из металла… Ну и… Одним словом, я признал решение правильным…

Ладошников опять шагает от стены к стене. Я смотрю на его сапоги простой дубки, прочные, большие. Он крепко, твердо ставит ногу. Нелегко согнуть, сломить такого. Вот он остановился, посмотрел на меня, сказал:

— Когда выяснилось, что "Лад-2" не нужен, я попросил, чтобы мне дали возможность конструировать большой самолет. Примерно такой, как "Лад-1"… Мне отказали… Несвоевременно. Нет больших моторов…

— Как нет? А, скажем, "Адрос"? Почему над ним не поработать?

— Если Бережков валяется, кто же будет работать?

— Гм… А если воспряну, комиссия, думаешь, пересмотрит свое мнение?

— Вряд ли…

— Я тоже так полагаю… Ну, а зачем тебя посылают в Питер?

— На заводик "Аэро". Слыхал? Назначен туда главным конструктором. Сейчас там все растащено. Будем восстанавливать. На первых порах придется выпускать не самолеты, а всякую мелочь из кольчугалюмина.

— Из чего?

— Из кольчугалюмина. Не знаешь? Это легкий сплав. Его сейчас производит Кольчугинский завод… Пока суд да дело, освоимся с этим материалом.

— Что же вы будете делать? Сковородки? Примуса? — насмешливо спрашиваю я.

Ладошников, видимо, задет.

— Хотя бы и сковородки! — с вызовом отвечает он. — Не побрезгаем и этим, чтобы восстановить завод… А потом дело закрутится, пойдет…

Я не без удивления вижу, что Ладошников уже захвачен своей новой задачей. Или, верней сказать, в тот день он еще раздваивался: горевал о своем детище "Лад-2", а вместе с тем был уже мыслями на новом месте, уже начинал любить разрушенный заводик в Петрограде, куда нынче ему предстояло ехать.

На меня за мой иронический тон Ладошников недолго обижался.

— В общем, постараемся, — объяснил он, — просуществовать на хозяйственном расчете… И будем подготовлять выпуск самолетов из металла. Если удачно сконструируем, если удачно испытаем… Тогда надобны лишь подкрепления и приказ: "Вперед!" Вот, Алеша, какая перспектива! Жаль только…

— Твоего "Лад-2"?

— Ну, он не пропадет даром. Знаешь, я уже подумываю о трубчатой конструкции из металла… Жаль только, что придется опять делать маленькую машину. Под мотор всего в сто сил. Моторчики, вероятно, будем покупать у немцев. И, кажется, попытаемся на заводе "Двигатель" выпускать "Гном-Рон" в сто сил.

Он посмотрел в окно, повернулся ко мне, проговорил:

— Конечно, это не то… Хочется, Алеша, делать большие машины. Понимаешь?

Я ответил кивком. Еще бы мне этого не понимать?! Большой самолет, мощный мотор — ведь и я мечтал об этом. Ладошников опять метнул на меня взгляд из-под бровей и вдруг расхохотался.

— Но ежели ты будешь валяться, — сказал он, — то, я видимо, не скоро заполучу мотор для большой машины.

В эту минуту у меня мелькнула замечательная, как мне показалось, мысль. Я вскричал:

— Слушай! Давай пошлем к чертям всякое начальство! Будем сами строить большой металлический самолет твоей конструкции!

— Как же это сами?