Читаем Талант (Жизнь Бережкова) полностью

Положив рейсфедер, он встал и движением головы откинул со лба непослушную прядь. Его волосы, тоже вьющиеся, темно-русые, казались на взгляд более тонкими, чем у старшего брата. Впрочем, потоньше была и фигура в парусиновой синей куртке, и шея, и очертания носа, и губы, и даже, пожалуй, усмешка. Он сделал знак, разрешая всем прервать работу, и продолжал:

— Прости, Андрей, никак не мог вырваться на матч. Говорят, была острая игра?

Андрей промолчал.

— И ребят ты не пустил? — спросил отец.

— Не пустил. Нельзя. Вот дожмем проект и тогда выйдем на поле всей командой… — Петр посмотрел на лица за чертежными столиками и невольно расправил плечи, потянулся. — Побегаем, погоняем мяч.

Старик хмыкнул и опять метнул из-под бровей взгляд на Бережкова, явно довольный ответом своего младшего. Но, тотчас приняв суровый вид, он стал обходить столы, внимательно склоняясь над листами ватмана. Дойдя до белобрысого парнишки, у которого, как и вчера, запястье было испещрено полосками туши, старик проговорил:

— Ишь разукрасился… Чего чертишь?

— Вкладыш, Степан Лукич.

— Вижу, что вкладыш. Какой?

— Задний. Кулачкового валка.

— Так и отвечай… А почему мал приливчик? Я же указывал, чтобы приливчик делать толще.

Петр усмехнулся.

— Могу, отец, достать расчет.

— "Расчет, расчет…" Знаю, что расчет. А лить и обрабатывать так будет удобнее.

— Я твои доказательства обдумал. К сожалению, в данном случае они меня не убедили.

— Не убедили? — закричал отец и сердитым жестом взбросил очки на лоб.

Однако, сразу спохватившись, не желая растрачивать заряда, он водворил очки на место и сказал:

— Отпусти, Петро, ребят на пяток минут. Пусть поразомнутся.

Петр снова усмехнулся.

— Пожалуйста…

Мастер пожевал губами, подошел к висевшему на стене в рамке большому чертежу "Заднепровье-100", постоял около него и, как только затворилась дверь за последним сотрудником бюро, круто повернулся.

— Что же ты, Петро, товарища Бережкова зажимаешь? — спросил он напрямик.

— Никого не зажимаю. К этому московскому проекту я вообще не имею никакого отношения. Дело решает главный инженер. Но если у меня спрашивают мнение, я не скрываю, что вся концепция этого мотора мне чужда.

— А чем докажешь?

— Истина доказывается практикой. Вот построим наш мотор, и тем самым докажу.

— Что докажешь? У тебя будет мотор, у него калька. Ведь построить не даешь!

— Я же сказал, что не имею к этому…

Но старик уже не слушал.

— Почему ему не даешь доказать практикой? Что мы, не сможем, что ли, выстроить ихнюю машину?

В этот момент Бережков словно еще раз увидел гримаску на лице Любарского, услышал, как тот цедит: "Неужели вы серьезно думаете, что в этой дыре…"

А старик выпаливал:

— Чего затираешь человека, ежели за тобой правда? Выходи в открытую. Так я говорю, товарищ Бережков?

— Так, — сказал Бережков.

— Свое "я", вот что ты, Петро, хочешь доказать!

Петр спокойно парировал:

— А разве социализм отрицает личность, или свое "я", говоря по-твоему?

— Ах, режет, режет! — не без восторга воскликнул старик. — Да доказывай свое "я". Но не затирай и человека. Помоги ему. Вот поставим на испытании рядом два мотора и поглядим, чей будет верх.

Степан Лукич опять покосился на Андрея и на Бережкова, проверяя, находят ли его слова одобрение. Бережков медленно кивнул.

Петр опять хотел что-то ответить, но старший брат проговорил:

— Да, Петр, не по-партийному ты подошел к этому делу.

Это были первые слова, которые он произнес с того момента, как вошел сюда.

28

— Если вы предполагаете, — продолжал свою повесть Бережков, — что в результате этой моей встречи с чудеснейшей семьей Никитиных удалось сразу продвинуть наши чертежи в производство, то очень ошибаетесь. Впереди была еще долгая борьба. И на этот раз Любарский все-таки не принял чертежей под тем предлогом, что-де оборудование завода не позволяет изготовить столь сложную конструкцию, в которой поэтому требуются еще упрощения. Все это аргументировалось, казалось бы, самым деловым образом, очень обстоятельно и очень корректно, в официальном письме, под которым значилось: "главный инженер завода В. Любарский".

Бережков вернулся в Москву с этим письмом, скрежеща зубами, как выразился он. В Москве произошел резкий разговор между ним и Шелестом. Бывший младший чертежник впервые со дня своего поступления в АДВИ стал бунтовать против своего директора. Докладывая о встрече с Любарским, Бережков негодовал:

— Я ему крикнул, что уничтожу его.

— Глупо. В высшей степени глупо, — сказал Шелест. — Вы отправились с определенным намерением: наладить отношения. А вместо этого…

— И не раскаиваюсь. И пойду дальше. Пойду прямо к Родионову…

— Ну вот, новая выходка… Родионову, поверьте, и без вас известно, что завод отказывается строить. Я писал и говорил ему об этом.

— Не так говорили… Не теми словами. У вас, Август Иванович, нет решимости сказать, что на заводе должность главного инженера занимает человек, которого надо посадить в тюрьму. Это холодный убийца, негодяй, который спокойно удавит наш проект… Вот как надобно писать Родионову.

— Извините, доносами не занимаюсь. И, знаете ли, не люблю, когда этим занимаются другие.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии