Талант есть чудо неслучайное

дополняли друг друга, В были двуединым целым.

Твардовский был большим человеком не только и поэзии, но и за ее пределами. В

этом двуединое значение его личности, двуединая трагичность его потери.

Но прежде всего он был поэтом, а начало его общественных исканий — в исканиях

поэтических.

Говорят — традиционалист, но тот, кто создал свою интонацию, — уже новатор.

Говорят — слаб, как лирик, по разве внутренний лиризм не может прозвучать в эпике

или даже в сатире?

Один из редчайших крупных поэтов, почти ничего Не написавший о любви. Да, но

это — о любви к женщине, а сколько им написано о любви к людям, — значит, это и о

любви к женщине. Да и не просто писал О любви к людям — любил их. Позиция

достойней той, когда замусоливают слюнявыми рифмами воображаемое или реальное

прекрасное женское лицо, заслоняющее собой мир борьбы и страданий.

Людей он любил мучительно, как и поэзию. Боялся красивостей, напыщенной

риторики, верхоглядства, неточности. Копал глубоко, а не поверху, иногда долбил По

непробиваемому граниту, так что ломался черенок лопаты. Сказал однажды: «Наше

дело — старательское. I. кснуло золотце сверху, не успокаивайся, продалбли-||||! до

жилы. А то сдашься, бросишь, на новое место перейдешь, а на старом месте до

главного золота сан-и:метр всего оставался». Он был поэт, действительна

продалбливающийся до жилы, как Никита Мор-тюк до смысла жизни, и порой

обманывавшийся, как Иоргунок. Но кто не обманывался никогда, тот не Познал

никогда горестной сладости самоискуплення. И; тот заблудился, кто блуждал, а тот, кто

не выбрался.

Уже в замечательном переплясе из «Страны Мура-иии» можно было угадать

поэтические элементы для шия подлинно народной поэмы. И такой момент

I I in 1 и:уiiicilKO

81

пришел. Великая Отечественная война, давшая писателям небывало чистое чувство

единения с народом в справедливом бою, помогла Твардовскому приложить свое

профессиональное мастерство к бессомненно справедливому делу. Прекрасная лирика

Симонова тех лет была все-таки больше офицерской. «Василий Теркин» явился

солдатской энциклопедией войны. Глядя сейчас некоторые фильмы о войне в духе

голливудских боевиков, видишь попытку создания генеральской энциклопедии войны,

но эти попытки оканчиваются провалом, потому что города отдают генералы, а

побеждают солдаты. В Великой Отечественной войне победили и таланты наших

полководцев, но прежде всего миллионы Теркиных в серых шинелях. Теркин — это не

разновидность Платона Каратаева. Теркин — это живая русская душа Иванушки-

дурачка, варенная во многих кипятка? и все-таки выскакивающая из любых котлов в

шапке набекрень да поигрывая плечом. Теркин богаче, умнее и живучее Каратаева,

потому что старше его на огромный исторический опыт, который он усвоил своим

крестьянским хребтом. Как показала история, Теркин на том свете не пропадет:

Еще н впредь мне будет трудно. Но чтобы страшно — никогда.

Эти строки из позднего лирического стихотворения Твардовского вполне мог бы

сказать Теркин о самом себе.

А вот то, что иногда говорит Теркин от своего солдатского лица, звучит как монолог

самого автора, чуть придуривающегося, старающегося выглядеть чуть про-стоватей,

чем он есть на самом деле:

Я не так еще сказал бы — Да слова поберегу. Я не так еще сыграл бы — Жаль, что

лучше не могу.

Это совсем не отождествление Теркина с автором — Теркин ведь ни Ахматовой не

читал, ни Бунина, о которых Твардовский написал прекрасные статьи, — это

взаимопереливание крови в трудный момент друг другу— от героя к автору и от автора

к герою. Таковы во-

Ь2

Обще должны оыть взаимоотношения писателя с народом: быть внутри народа и

немножко впереди его. Об этом прекрасно в свое время сказал Ленин.

Твардовский не раз говорил, что уважает тех поэтов, которых читают те, кто обычно

стихов не читает. В таком случае он мог быть счастлив хотя бы тем, что но всей нашей

стране не было, наверно, ни одного человека, который не прочел бы «Теркина». Это

был тот уникальный случай, когда литературное произведение Не казалось ни слишком

сложным для неподготовленных к поэзии людей, ни слишком упрощенным для людей,

съевших, как говорится, собаку в поэзии. В этой народной эпопее нет ни одного

миллиграмма фальши, поiому что ариадниной нитью в лабиринте войны для

Твардовского был характер подлинного героя — русского солдата. Глава «Переправа»

— это памятник, Высеченный не из рационально подобранного скульптурного

материала, а из страданий человеческих, из народного горя.

Люди теплые, живые

Шли на дно, на дно, на дно.

В поэме «Дом у дороги», ища единственно точного выражения чувств вернувшихся

солдат, Твардовский опять возвращается к народному:

Коси, коса, пока роса. Роса долой, и мы домой.

Но вот «кроясь дымкой, он уходит вдаль, заполненный товарищами берег». Жизнь

приносит новые потря-Сения. Потрясения приводят к переосмыслению пройденного

пути. Что-то основное остается бессомненным. Но возникает тема искупления за

собственное молчание в прошлом о том, что стало сказано только сейчас, да н то не

поэтом. Так возникает тема «За далью — даль». Признак слабости — вину за