Такова спортивная жизнь

Заброшенное поле наводило на меня тоску. Оно составляло центральную часть собачьих бегов. Клуб был из тех, которым трудно содержать дублирующую команду, поэтому большинство игроков набирали на одну игру с соседней шахты. От этого здесь все шло кое-как. Когда мы вышли из автобуса, несколько мальчишек начали просить у нас автографы. Они глядели, как мы рассматриваем полуразвалившийся стадион: неподстриженную траву, скверную дорожку, колдобины на поле. Низкие, кое-как сколоченные трибуны совсем заслоняли город, потому что стадион был устроен на вершине старого осевшего террикона.

Я приготовился написать свою фамилию и увидел, что в углу уже нацарапана подпись Чарльза Уивера.

— Где ты это раздобыл? — спросил я паренька.

— У одного типа на трибуне. Мы его попросили.

— Давно?

— Только что. Минут пять назад.

Это вполне похоже на Уивера — раздавать автографы. Я поставил свою подпись под его и посмотрел на трибуну. Там было пусто. Зрители должны были собраться минут через двадцать, не раньше. Зачем он-то сюда пришел? Я прикидывал и так и этак, но выходило одно — из-за меня. Вместе с остальными я пошел в маленькую нетопленную раздевалку, позади мест, отведенных для букмекеров. Они уже расхаживали там, притопывая, грея руки под мышками, споря друг с другом и дожидаясь, пока Дикки скажет, кто будет сегодня играть.

— Неужели нельзя отменить этот матч? — заговорил кто-то. — Каждый год одна и та же история. Сначала тебя как следует заморозят, а потом оторвут голову. Как будто в морг являешься.

— Уж ты-то, покойник, наверняка это знаешь, — сказал Дикки. Язык у Дикки подвешен как надо.

— Я бы отдал им премию за выигрыш, только бы не приходить сюда.

— Услышал, наверно, призывный глас с небес.

— Ты, приятель, сначала поезди сюда столько годков, сколько я, а потом…

— Что же ты не играешь в основном составе?

— Вот, черт возьми, младенец. Отвяжись!

Дикки и тот помрачнел. Выйдя на поле, мы прыгали, бегали, перекидывались мячом и все равно не согрелись. Уивера на трибуне не было. Единственным местом, где он мог находиться, была будка стартера. Но на нее падала тень, и я не разглядел, есть ли там кто-нибудь.

Игра началась со свалки и никак не ладилась. У меня все шло ничего, но хавбекам, несмотря на их доспехи, доставалось так, что я не стал бы за те же деньги меняться с ними местом. Шахтеры уж что-то, но все силачи. Увертываться от их кулаков и бутсов — все равно что плясать между дождевыми каплями.

Перед концом игры кто-то тычком ударил меня в переносицу. Мяч у меня вырвали, и я лежал плашмя, вдыхая запах шлака и дожидаясь, пока Дикки подбежит ко мне с губкой.

— Что это еще за штучки? — спросил он с какой-то особенной злостью.

— Регби, будь оно проклято.

— Значит, попал в точку. Ну, раз ты теперь знаешь, с чем его едят, может, на этом и успокоишься. Расквасился ты здорово, так что пошли. — Мне ничего другого не оставалось. Ему пришлось поддерживать меня, пока я тащился с поля, как будто у меня было пять ног. — Сегодня у тебя день особый. Поберегись.

— Ты о чем, Дикки? — Я попробовал на него посмотреть.

— Держись подальше от заварухи и спрячь кулаки. За милю видно, как ты ими машешь, — больше он ничего не сказал.

— Не я один. Там их еще двадцать пять.

— Если судья тебя поймает, ты будешь один. Один-единственный. Он может дисквалифицировать тебя на три игры. Послушайся моего совета: проболтайся до свистка и не лезь на рожон.

Он окунул мою голову в ведро, дал мне понюхать нашатыря, и я пошел назад.

Я изо всех сил старался не попасть в свалку, не рвался к мячу и следил, чтобы не очутиться под ним, когда он падал на землю. Впервые я боялся, что меня ударят. Все лицо у меня болело и мозжило, как будто кости нашпиговали булавками.

— На этом поле в регби вообще не играют, — сказал Дикки, когда мы притащились в раздевалку. — Хорошо хоть, что все уже позади. Каждый год одно и то же. Они выходят на поле, только чтобы подраться.

— Ей-богу, Дикки, они еще при римлянах живут, гладиаторы, да и только.

Мы пили чай в ветхом павильоне, выходившем окнами на трек. Никто не разговаривал. Красные, разгоряченные, блестящие после бассейна лица были повернуты к запотевшим слезящимся стеклам. Всем хотелось попасть назад в город, в «Мекку», почувствовать себя людьми.

Зимнее солнце еще не село, когда мы отправились в сорокамильный путь по плоской равнине обратно к нашим долинам, и настроение у всех постепенно поднялось. Уивера я так и не видел.

Большинство сошло на Булл-Ринге.

— Артур, ты можешь остаться? — спросил Дикки. — Мы должны отвезти барахло в Примстоун. Тебя там хотят видеть.

— Зачем?

— Я думаю, ты знаешь больше моего. Держись, скоро приедем.

Один из служителей, дожидавшийся автобуса, показал мне комнату, где заседал комитет. Первым я узнал Уивера, хотя он стоял в глубине, разглядывая фотографии команд городского клуба. Потом я увидел собаку и Джорджа Уэйда. Пес спал у камина.

— Я слышал, вы попали сегодня в переделку, — сказал Уэйд. Он расщедрился на улыбку и протянул мне руку. — Я полагаю, Артур, вы догадываетесь, зачем мы попросили вас прийти.