Такой же предатель, как мы

«Тамара, жена Димы, сестра Ольги, тетя Кати и Иры», стоит прямо, точно аршин проглотила, в черной широкополой шляпе с вуалеткой.

«Дима, муж Тамары». На искаженном горем безбородом лице застыла вымученная улыбка — он сам похож на мертвеца, несмотря на присутствие обожаемой дочери.

«Наташа, дочь Димы». Длинные волосы черным каскадом падают на спину, гибкое тело скрыто бесформенным траурным платьем.

«Ира и Катя, дочери Ольги и Миши». Ничего не выражающие лица. Девочки держат Наташу за руки.

Комментатор перечисляет имена сильных мира сего, которые специально прибыли почтить память погибших. Среди них — представители Йемена, Ливии, Панамы, Дубая, Кипра. От Великобритании никого.

Перед камерой — поросший травой бугорок на полпути к вершине холма. Компания мужчин — семь человек — в аккуратных костюмах, старшему чуть за тридцать. Безбородые лица, уже начинающие оплывать жирком, обращены в сторону открытой могилы в двадцати метрах ниже по склону, где в одиночестве, очень прямо, стоит Дима, по-военному выпятив грудь в своей излюбленной манере. Он смотрит не в могилу, а на семерых мужчин на склоне.

Оператор замер или кто-то нажал «паузу»? Трудно судить, потому что Дима абсолютно неподвижен. Мужчины в костюмах — тоже. С запозданием появляется субтитр:

БРАТСТВО СЕМЕРЫХ

Камера показывает их крупным планом, одного за другим.

Люк давно зарекся судить людей по одежке. И все же, бесчисленное множество раз изучив эти лица, он так и не нашел в них ничего примечательного. Точно таких же типов — в черных костюмах, с черными портфелями — можно встретить в любом хэмпстедском агентстве по недвижимости, в баре любого приличного отеля от Москвы до Боготы.

Даже когда на экране появляются их заковыристые русские имена, вкупе с отчествами, уголовными кличками и псевдонимами, Люк по-прежнему не в силах усмотреть в этих людях ничего интересного — стандартная компания безликих менеджеров среднего звена.

Но если приглядеться, то начинаешь понимать, что шестеро из них, случайно или намеренно, кольцом окружают седьмого. Человек в центре, которого они защищают, ничуть не старше их, его гладкое лицо безмятежно, как у ребенка в летний день. Отнюдь не то, что ожидаешь увидеть на похоронах. Это лицо, по мнению Люка, просто сияет здоровьем — невозможно не предположить, что за ним кроется здравый ум. Если бы обладатель такого лица однажды воскресным вечером постучался к Люку и принялся рассказывать какую-нибудь жалостливую историю, вряд ли Люк смог бы его прогнать. А что говорит нам подпись?

КНЯЗЬ

Внезапно Князь отделяется от остальных и торопливо рысит по травянистому склону, приближаясь к Диме с распростертыми объятиями. Тот поворачивается навстречу — плечи назад, грудь вперед, подбородок гордо, вызывающе вздернут. Но, кажется, он не в силах разжать кулаки, не в силах поднять вытянутые по швам руки, такие изящные на фоне его массивной фигуры. Возможно — Люк думает об этом каждый раз, когда смотрит запись, — возможно, Дима взвешивает свои шансы сделать с Князем то же самое, что ему хотелось сделать с мужем Наташиной матери. «Вот этим, Профессор». Если и так, то здравый смысл и осторожность все же побеждают.

Постепенно, хоть и с запозданием, кулаки разжимаются, Дима неохотно принимает объятия, сначала неловкие, затем перерастающие в борцовский клинч — налицо лютая, непримиримая, мужская вражда. Троекратный русский поцелуй — правая щека к левой щеке. Старый вор целует молодого вора. Покровитель Миши целует его убийцу.

Второй поцелуй — левая щека к правой щеке. После каждой части ритуала — маленькая пауза, предназначенная для слов соболезнования и философских утешений; но если что-то и сказано вслух, то это слышно только участникам.

И наконец, в замедленной съемке, третий поцелуй — в губы.

Магнитофон стоит на столе меж безвольно лежащих рук Гектора. Голос Димы на кассете объясняет английским аппаратчикам, почему он обнимал человека, которого больше всего на свете хотел бы лично прикончить.