Такой же, как я

Вся жизнь Ральфа лежала на поверхности – дом, работа, увлечения. Дом был старым, с двумя небольшими комнатами и микроскопической ванной. Ободранные стены внутри и слезшая краска снаружи, протекающая крыша и щели, через которые дули все ветра мира. Как-то раз мне пришлось заночевать там, так вот, я смылся оттуда даже не оставшись на завтрак. И дело даже не в холоде, поскольку Ральф сжалился надо мной и великодушно предложил свой единственный обогреватель – дешевую машину на подобии вентилятора, гоняющую едва тёплый воздух с подозрительно нарастающим шумом. Завывания за окном и за дверью нагоняли смутную тревогу, а розетка, когда я не глядя сунул туда штепсель от какой-то кухонной техники, плюнула в меня голубой искрой и явила коричневые, готовящиеся со временем обуглиться пятна пластика.

Однако больше всего меня поразили стены – я даже не смог определить, из какого материала они были построены. Холодные как камень, бетонно-гладкие, влажные, покрытые будто испариной очень больного человека и на ощупь похожие на гниющее дерево. Местами в них слышалось потрескивание, и хотя Ральф мимоходом упомянул о безвредных насекомых и паре хилых мышей, я не поверил этому. Ни одно уважающее себя живое существо не поселится в этом кошмаре.

Работа не приносила денег и признания. Экономике и обществу от таких спецов ни холодно, ни жарко.

Увлечения менялись, но оставляли жизнь в своей колее.

Итак, смерть Ральфа никому не приносила видимой выгоды. Наследство исключается, месть тоже. Кому может причинить вред человек, который выползает из своего логова только чтобы убедиться, что снаружи нет ничего достойного его внимания?

Ревность? Да, с натяжкой можно предположить, что мой друг смог произвести такое впечатление на какую-то даму, что её спутник жизни предпринял отчаянные меры. Но тщательно вспомнив все детали того вечера, я отбросил эту идею как крайне маловероятную. Хотя Ральфу не особо нравились люди, ему нравилось чужое внимание, и он бы лучился от самодовольствия, зная о чьей-то заинтересованности. А он хорошо чуял настроение любого человека.

Итак, бедный Ральф оказался жертвой сумасшедшего или кого-то в этом роде. Безликая фигура, которую можно воспринимать не как личность, а как неуправляемую стихию. Трудно злиться на ураган, землетрясение или наводнение. Если уж задело близких, то весь гнев направляют на бога и судьбу – а ни к первому, ни ко второй у  меня нет никаких претензий.

В общем, напряжение поселилось в моей душе только через год после смерти Ральфа. Я недолюбливаю кладбища и все связанные с ним ритуалы – похороны, плач, обдирание разросшейся травы с надгробия. Всё это символы, с помощью которых мы отдаём дань ушедшим, если не в состоянии сделать это в своих мыслях.

Я пришёл туда, на кладбище, только чтобы тихо вздохнуть и молча постоять пару минут. Для успокоения совести, будь неладны эти символы.

На могиле лежала целая охапка лилий.

Порядочно увядшие, хотя и положили их скорее всего только вчера – но сухой воздух и яркое летнее солнце дали лепесткам желтоватую прозрачность и обнаружили уродливые прожилки.

А теперь вопрос – кто их туда принёс?

Ладно, может это кто-то из его далёкого прошлого. Сентиментальный учитель, например. Узнал случайно о произошедшем несчастье, вспомнил толстощёкого мальчугана и смахнул слезу.

Я практически убедил себя в этом, и следующие полгода только изредка начинал рассматривать другой вариант.

И этот вариант тревожил меня.

Начало зимы, тонкий слой быстро тающего снега. Колющий ветер.

А я смотрел на цветы, едва тронутые морозом, и больше уже не мог прятать от себя правду.

Кто-то, чьего имени Ральф возможно так и не узнал, считал себя вправе приходить к нему на равных с лучшим и, добавлю, единственным другом.

Я не могу назвать себя знатоком человеческой психологии или просто человеком, видящим суть вещей. Но некоторые вещи в наше время знает каждая собака, если эта собака умеет читать газеты и смотрит телевизор.

Возьмём для примера серийных убийц с их трофеями – вещами, которые помогают им пережить момент убийства. Или тиражируемое мнение, что убийцы часто появляются на похоронах своих жертв. Послушать, что говорят. Или чувство раскаяния мешает им спать.

В общем, мои мысли путались и не хотели становиться стройной логической цепочкой. Я почувствовал истощение и тяжесть. И неуверенность.

Нет, с безликой фигурой всё понятно – она обрела черты и осталось только наполнить её глаза конкретной душой. Но что дальше?

Шесть недель я каждый божий день заходил на кладбище и искал цветы. За это время их не приносили, и я начал попустительствовать себе – то простужусь под таким ливнем, то дела неотложные, какая разница, всё равно ещё один день ничего не решит.

Ромашки. Розы. Опять лилии.

Перерывы между подношениями были разные – иногда всего лишь пару дней, иногда неделя, часто два-три месяца. Самый длинный перерыв насчитывал семь месяцев и четыре дня.