Такое короткое лето

— Мелочь, конечно, водится. Чебак, хариус… Рыбой я вас в Максимихе угощу. Настоящей, байкальской.

Миша проникся ко мне симпатией, поэтому я спросил о том, что волновало больше всего:

— В Максимиху мы поедем через Сосновку?

— Она километра два в стороне, — сказал Миша. — Там и деревни-то практически нет. Одни старики остались. А вы откуда о ней знаете? — Миша пристально посмотрел на меня, словно засомневался в достоверности корреспондентского удостоверения.

— Там живет одна замечательная семья, — сказал я. — Хочу ее навестить.

— Так вы разве не к нам, в Максимиху? — На лице Миши появилось неподдельное разочарование.

— Почему же не к вам? К вам. Побуду пару дней в Сосновке, а оттуда в Максимиху. Вы к этому времени омулей наловите.

— Я на рыбалку не хожу, — серьезно ответил Миша. — Времени нет. Этим специальная бригада занимается.

— А когда мы будем в Сосновке? — спросил я.

— Часа в три-четыре.

Автобус проезжал через какие-то деревни, огибал сопки, перебирался через речушки, глухо стуча колесами по деревянным настилам стареньких мостов. Туристы с любопытством рассматривали проплывающие за окнами пейзажи, а я думал только о Маше. Наконец, Миша остановил автобус на развилке, ведущей в Сосновку, и сказал:

— Идите вот по этому проселку и придете в деревню. Заблудиться здесь негде. В Максимихе я вас жду.

Я проводил автобус взглядом, закинул сумку на плечо и направился по старой, давно не езженной, кое-где запорошенной осыпавшейся хвоей дороге. Она отвлекала от тяжелых мыслей. Дорога шла через редкий чистый сосновый лес. В таких местах обычно растут белые грибы, но здесь их не было. Может быть они уже отошли, а может быть их пора еще не наступила. Воздух был прозрачным и чистым, наполненным таинственной тишиной. Она никогда не бывает вечной и у меня возникло чувство, что сейчас должно что-то произойти. Прошагав еще несколько минут, я вдруг увидел сквозь сосны бесконечную блестящую поверхность, словно за ними находилось огромное зеркало. Я сначала оторопел, не понимая, что это, но тут же догадался: Байкал. Дорога вывела меня на берег. Я остановился, чтобы получше рассмотреть священное море, нашу национальную легенду.

Байкал уходил за горизонт, покачиваясь и дыша, словно живое существо. Похожие на мускулы волны играли на солнце золотистыми лучами и слепили глаза. Далеко справа в еле видимой голубоватой дымке прямо из воды поднимались горы. В километре от меня виднелись выбежавшие на самый берег и остановившиеся в изумлении от увиденного деревянные избы. Очевидно это и была Сосновка. Неторопливая байкальская волна, облизывая гальки, медленно накатывалась на берег и с недовольным шипением отходила назад.

Я подошел к кромке Байкала. Он был настолько чист, что даже на метровой глубине можно было рассмотреть золотистые песчинки. Вслед за откатывающейся волной я шагнул на мокрый песок, зачерпнул пригоршню воды, плеснул в лицо. Она была холодной и свежей, как родниковая.

Где-то далеко залаяла собака. Я торопливо вскинул голову, вышел на дорогу и направился к деревне. У первого же дома встретил старушку, снимавшую с ограды сушившуюся на штакетине кринку. Я спросил ее, в каком доме живут Мещеряковы. Прижав обеими руками кринку к груди, старушка несколько мгновений молча разглядывала меня, потом спросила:

— Тебе кого из Мещеряковых надо?

— Машу, — ответил я, ощущая под сердцем легкий холодок. Поэтому торопливо добавил: — Она здесь?

— Да уж третий день живет. — Старушка снова оглядела меня с ног до головы. — А ты из Москвы?

— Из Москвы, бабушка, — сказал я, чувствуя, что меня начинает бить радостная дрожь. — Так где живут Мещеряковы?

— Вон, через два дома. — Она показала рукой в сторону большого, рубленого из толстых, почерневших от времени бревен, дома. — Ты там осторожнее, — предупредила старушка. — У них кобель шибко озорной. Варнак варнаком.

До Машиного дома я добежал бегом. Распахнул калитку. Из будки, гремя цепью, выскочила небольшая черная собачонка. Оскалив пасть и исходя от ярости неистовым лаем, она кинулась на меня. Но цепь была короткой и собака не доставала до дорожки, ведущей от калитки к крыльцу. Я ступил в ограду, через некоторое время словно после долгого раздумья, дверь дома отворилась и на крыльце появилась Маша. Она не могла поверить, что перед ней стоял я. Молча сойдя с крыльца, Маша замерла на месте. Я подбежал, схватил ее на руки, прижал к себе и начал целовать в лицо. И только потом увидел, что на крыльце стоят высокий седой старик и пожилая сухонькая женщина в переднике и белом платке. Они молча смотрели на нас. Я осторожно опустил Машу на землю и повернулся к старикам.

— Деда, это Иван. Я вам о нем говорила, — пряча извиняющуюся улыбку, сказала Маша и, взяв меня за руку, повела к крыльцу.

Кобель перестал лаять, сел у будки и внимательно наблюдал за нами. Старики молча посторонились, пропуская нас в дом.

— Ты когда прилетел? — спросила Маша поразившим меня тихим, глухим голосом.

— Вчера, — сказал я, глядя на нее.