— Лучше чай, — сказал я, зная, что у Василия Федоровича все равно придется пить кофе.
— Ты еще долго пробудешь в столице? — спросил Гена, которому Нина тоже налила чаю.
— У меня в Москве нет никаких дел, — сказал я. — Кроме одного…
— В издательстве? — Гена отхлебнул глоток чаю и посмотрел на меня.
— Да нет, — сказал я. — Тут все серьезнее. У меня девушка.
— Девушка? — Нина с удивлением посмотрела на меня. — Я думала тебя интересуют только женщины.
— Я сам так думал, — ответил я. — Она должна сегодня позвонить. Скажите ей, что я буду у вас к вечеру.
В издательстве мне почти два часа пришлось ждать Василия Федоровича. Он был на совещании у директора, где, как сказала секретарша, обсуждаются важные вопросы. Потом Василий Федорович полчаса искал какие-то бумаги и, бросив мне: «Подожди!» — снова скрылся за директорской дверью. Мне не осталось ничего, как сесть в кресло и опять углубиться в газеты, которые по таким случаям предлагала посетителям секретарша. Наконец, Василий Федорович вышел из кабинета, шумно вздохнул, протянул мне руку для приветствия и повел к себе. Я подписал книжку ему и директору и предложил сходить в какой-нибудь ресторан пообедать. Надо было обмыть книжку. Ведь если бы Василий Федорович не отдал мою рукопись чешскому издательству, она бы никогда не вышла в Праге.
— У тебя русская душа, Ваня, — сказал Василий Федорович, похлопав меня по плечу. — Разве можем мы не отметить что-то, если для этого появился повод? Куда бы ты хотел пойти?
— Мне все равно, — ответил я.
— Тогда пойдем в «Яр». Но только после пяти вечера. Раньше не могу.
Я не стал спрашивать, почему ему захотелось именно в этот ресторан. Может быть там были какие-то особые блюда, а, может, с этим рестораном его связывали приятные воспоминания.
Я никогда не был в «Яре», хотя немало слышал о его громком прошлом. Когда-то здесь под наводящие на душу тоску цыганские мелодии русская аристократия прожигала жизнь. За один вечер пропивались целые состояния. В коммунистические времена ресторан назывался «Советский». Гостиница, в которой он располагался, тоже была «Советской».
Ресторан состоял из одного очень большого зала с высоченными колоннами и огромными окнами. Мы сели за свободный, накрытый белой скатертью столик. К нам тут же подскочил официант в белых перчатках, подал меню и, отойдя в сторону, скрестил руки на груди. Стал ждать, когда мы выберем выпивку и закуску. Я скосил на него глаза и покачал головой.
— Тебе что-то не нравится? — повернувшись ко мне, спросил Василий Федорович.
— Вспомнил песню о поручике Голицыне, — сказал я. — Помните:
— Да, — вздохнул Василий Федорович. — Когда-то так и было. Да и сейчас не лучше. В наших комнатах опять сидят все те же комиссары. И снова ведут наших девочек в кабинет. Грустно, Ваня, грустно.
— Почему это произошло? — спросил я.
— Ты имеешь в виду сегодняшний день?
Я кивнул.
— Русская интеллигенция непредсказуема. Многие ее представители похожи на проституток. Предав взрастившую их величайшую страну, ты посмотри, как гадливо они пресмыкаются перед сегодняшними нуворишами. А все потому, что в душе нет стержня, который бы придавал постоянную устойчивость телу. Когда нет твердых и искренних убеждений, жить можно только так. Им надо все время лизать кого-то. Убежденных людей очень мало.
А ведь все держится на них.
— И все-таки, Василий Федорович, — сказал я. — Не могу не задать вопрос, который мучил еще Василия Шукшина. Что с нами происходит?
— Что и должно произойти с человеком, который всю жизнь был рабом. — Василий Федорович потрогал пальцем вилку и тяжело вздохнул. — Получив свободу, он не знает, как ей распорядиться. Он не может без поводыря.
— То есть, без царя?
— Не знаю, без царя или кого другого. Но без сильной авторитарной власти, точно.
— Но если судьба нации зависит от одного человека, это всегда риск. Возьмите того же Ельцина.