Такое короткое лето

После завтрака деловые партнеры Поспишила попрощались с нами и уехали. Марек с Фаркашем пошли на кухню выведать у повара кое-какие кулинарные секреты. За столом остались мы с Машей и Поспишил со Зденкой и двумя чешскими писателями. Я понял, что это было не случайно.

— Как вы относитесь к переменам в своей стране? — спросил меня Поспишил.

— Они сделали нашу жизнь хуже, — сказал я.

— Почему? — Поспишил внимательно посмотрел на меня.

— Мы перестали быть единым народом.

— Вы имеете в виду распад государства?

— И это тоже. Я не хочу говорить о мусульманских республиках, но то, что славяне, общей матерью которых была киевская Русь, разделились на три отдельных государства, очень плохо. Миллионы русских оказались во враждебной среде в Казахстане и Прибалтике.

— Я не могу понять русских. Никто не будет отрицать, что вы являетесь великим народом. Но у вас все время ощущение тревоги. В книгах, философских статьях, даже в музыке. Возьмите, например, Шостаковича. Откуда эта тревога? И почему русские писатели все время описывают мятущуюся душу?

— Человек всегда борется со злом, которое постоянно стремится проникнуть в его сердце, — сказал я. — Мы много размышляем об этом, поэтому и кажется русская душа такой мятущейся. А что касается тревоги, ее тоже можно понять. Мы тысячу лет живем во враждебном окружении. У нас самая большая территория, самый суровый климат. На наши богатства постоянно зарятся другие.

— А зачем вам такая большая территория? — Поспишил даже улыбнулся. — Чем меньше страна, тем легче в ней навести порядок.

— Бедуины живут в песчаной пустыне, — сказал я. — Пустыня сформировала их мировоззрение, характер, нравы и обычаи. Пересели их сейчас на Лазурный берег и они станут самым несчастным народом. Все, чему они учились веками, окажется ненужным. Они потеряют самих себя. То же самое и с русскими. Нас, как нацию, сформировали пространство и климат. Лиши нас этого и мы перестанем существовать. Но тут есть и другая проблема. У вас большая квартира? — спросил я.

— Я живу в вилле, — сказал Поспишил, насторожившись.

— А если вашу семью переселить в комнату в общежитии? Вы будете стремиться к тому, чтобы вернуть свою виллу? Тем более, если она досталась вам по наследству от отца и деда?

— Конечно, — ответил Поспишил. — Это совершенно естественно для каждого человека.

— Территория для нас все равно, что для вас ваша вилла. Нам не надо чужого. Но свое мы отстаивать будем до тех пор, пока существуем.

— Может быть поэтому через всю русскую литературу проходит трагическая тема, — сказал Поспишил, немного задумавшись. — В вашей книге, кстати, тоже есть ощущение все время надвигающейся беды.

— Я писал так, как чувствовал, — сказал я.

— А что стало с вашим книгоиздательством? Ведь Россия была самой читающей страной мира. — Поспишил перевел разговор на другую тему.

— Все местные издательства умерли, — сказал я. — Как живут центральные, я не знаю. Сейчас в Москве возникли новые издательства. Но они печатают в основном детективы и полупорнографическую литературу.

— И народ читает это? — Поспишил посмотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Определенная часть общества, да, — сказал я. — У другой части на покупку книг нет денег. Но даже если бы они были, наладить книгоиздание в прежних размерах очень трудно. Для этого надо восстановить оптовый книжный рынок. Он тоже разрушен.

— Нам надо создавать этот рынок вместе, — заметил Поспишил. — На Западе художественную литературу читают мало. Там делают деньги на сенсациях. Таких, например, как мемуары Моники Левински о сексуальных отношениях с президентом США Билом Клинтоном. Но это ведет лишь к падению культурного уровня людей и разрушению морали. Не хотите выпить вина или пива?

Поспишил перевел взгляд с меня на Машу. Она отрицательно качнула головой. Я понял, что деловой разговор закончился.

Мы вышли наружу. Солнечные лучи, похожие на серебряные стрелы, пронизывая лес на склоне горы, отражались в зеркале пруда. Его поверхность блестела, словно разлившееся масло. Карпы, закончив утреннюю трапезу, отдыхали в глубине.

Недалеко от мельницы росла высокая старая яблоня, увешанная начинающими желтеть плодами. На ее вершине, задрав голову, пел черный дрозд. Его песня была красивой и мелодичной. Солнечные лучи отражались на его маленькой черной головке, придавая перьям сизоватый оттенок и делая их блестящими. Потом дрозд то ли закончил песню, то ли посчитал нас недостойными слушателями, вспорхнул с яблони и скрылся в лесу. Мы подошли к пруду, постояли у скалы, наблюдая за водой. С берега она не казалась такой таинственной. Пруд жил своей обычной жизнью. Над его поверхностью летали стрекозы. По самой воде, стремительно передвигаясь, отмерял шаги жучок-водомер. У небольшого островка камыша качнулось несколько камышинок. По всей видимости, их задел отдыхающий там карп. Он благодарил судьбу за то, что не попался на крючок Марека Томашевского.