Таких щадить нельзя

Но Жорка не обратил внимания на последние слова дружка. Не дослушав, что могло случиться, если бы Гришка не убежал, он оборвал хвастунишку:

- Ладно. Расскажу Пахану. Успокоим мальчиков. А ты вот что, почему не выполняешь обещания? Пахан сердится.

- Трудно очень. Догадаться могут, — смущенно оправдывался Костюнчик.

- Уметь надо, тогда не догадаются. Сказано тебе, когда вас несколько человек вместе будет, так и потяни. Кто на тебя подумает? Сын офицера, у твоего отца оружие есть.

- Ладно, постараюсь. Только почему все я и я? Другие тоже могли бы.

- А кого ты знаешь из других? — насторожился Жорка.

- Никого не знаю, но ведь есть же. Я и так уже помог.

- Вот и хорошо, что помог! Теперь уж ты с нами. По одной дорожке идем, одинаково отвечать будем.

Костюнчик позеленел от страха. Дружки стояли у калитки дома, в котором жили Гурины. И улица, и дворик были пустынны. Жорка говорил почти шепотом, но Костюнчику показалось, что последние слова Жорки были слышны не только здесь, но даже в сквере. Он испуганно оглянулся.

- Не дрейфь! — успокоил его Жорка. — Ну, я так Пахану и скажу, что к воскресенью ты достанешь еще одну машинку. Только смотри, не подводи, а то у нас Пахан знаешь какой? Чуть что, так во! — и подставив к самому носу Костюнчика кулак, Жорка выразительно погрозил им. Затем, кивнув на прощание, ушел.

13. ЗООТЕХНИК ТОПОРКОВ

Еще задолго до революции южная окраина города сливалась с необъятным морем плодовых садов. Полюбились тенистые кущи одному из местных толстосумов — купцу Тузикову. И для глаз приятна красота садов, и для кармана прибыльна. Фрукты всегда в цене. Не один десяток лет радовалась купеческая душа этой благодати, радовалась и богатела. Но пришел грозный семнадцатый год и все переменил, переделал по-своему. Давно сгнил в земле бывший хозяин садов, купец Тузиков, пустивший себе пулю в лоб при виде того, как рушилось привычное благополучие и вековые устои. Давно в его садах пролегли десятки улиц, и в домах, построенных на этих улицах, шла совсем другая, не похожая на купеческую, жизнь. А за районом все еще сохранилось старое привычное название — Тузикова дача.

Уже на исходе дня из калитки небольшого домика вышел человек, одетый в серый поношенный пыльник и старую фетровую шляпу с отвисшими полями. Человек этот быстро пересек улицу и замешался среди людей, толпившихся на трамвайной остановке. Через час с лишним, сделав по пути три пересадки, он слез на конечной остановке трамвая на противоположной окраине города и побрел, сутулясь, с видом сильно уставшего человека, по узеньким пыльным улицам.

По существу, город уже кончился, слившись с пригородным кишлаком. Вдоль улицы тянулись дувалы — высокие глинобитные стены — с узенькими и низенькими калитками. Подойдя к одной из таких калиток, человек открыл ее ключом и вошел во дворик. Небольшая глиняная кибитка с одной дверью и двумя оконцами стояла у противоположной стены. Человек закрыл калитку, но не запер ее, а задвинул железным засовом. Знающий об этом засовчике человек легко открыл бы калитку снаружи.

- А-а! Товарищ Топорков! Приехал? Здравствуй, дорогой! — раздался приветливый голос, и над полуразрушенные дувалом, разделявшим два смежных дворика, поднялась загорелая, усатая физиономия в лихо сдвинутой на ухо тюбетейке.

- Здравствуй, Пулат-ака, — поздоровался вошедший. — Как жизнь идет? Какие новости?

- Жизнь хорошо идет, новостей нет, а письмо есть. Подожди, пожалуйста, сейчас принесу.

Физиономия исчезла, чтобы через минуту появиться на прежнем месте. Мускулистая, загорелая рука протянула Топоркову письмо. На конверте четко, хотя и криво, был выведен адрес и подчеркнуто двумя линиями «Топоркову Савелию Игнатьевичу». Обратный адрес — колхоз «Счастливое».

- Это из колхоза, — бросив подчеркнуто равнодушный взгляд на письмо, сообщил своему собеседнику Топорков.

- А какие у тебя новости? Ты долго ездил? — засветилась любопытством физиономия Пулата. — Расскажи, пожалуйста.

- Новостей у меня много, Пулат-ака, — добродушно усмехнулся Топорков, — но вот беда, спать хочу. Посплю немного, отдохну, тогда поговорим.

Заметив неудовольствие своего усатого собеседника, Топорков, отпирая замок двери кибитки, добавил:

- Со скотом в этом году здорово получится, Пулат-ака. Мяса много будет. Всю зиму из баранины плов кушать будем.

- Я плов и так каждый день кушаю, — недовольно проворчал Пулат, когда, войдя с кибитку, Топорков закрыл за собою дверь. — Какой занятой человек! Всегда спать хочет, говорить не может.