Что касается «прекрасного пола», то ему отводилась роль дополнительная и вспомогательная. Женщины полноценными людьми не считались. Главным, что ценилось в женщинах, была их привлекательность, приятность внешности и поведения с точки зрения представителей противоположного пола. В них видели объект любования и даже поклонения, но не более того: поведенческие качества этого объекта должны были сводиться к послушанию и скромности. Такова была в общих чертах расстановка ценностных ориентиров в гендерных отношениях.[2]
В ученых трактатах и любовных сонетах писалось о преимущественно декоративной функции женщин, причем она понималась очень широко, включала и физиологические радости, и радости интеллектуальные, ибо многим мужчинам было приятно встретить в женщине понимающую слушательницу и даже собеседницу. В текстах, относящихся к XIV–XVII векам, встречается немало сюжетов, касающихся прекрасных и ученых дам, развлекающих повелителей-мужчин демонстрацией своих знаний и удивляющих читателей таким чудом природы, каким представлялась умная, да еще и эрудированная женщина. Кроме того, женщины обеспечивали продолжение рода, были необходимы в хозяйстве, но это относилось уже к прозе жизни, о которой неинтересно было писать.
Идеальный вариант того, что представляют собой отношения мужчины и женщины (с точки зрения мужчины), озвучил Д. Мильтон в поэме «Потерянный рай» (середина XVII века) от лица Евы, говорящей своему Адаму: «…я плоть от плоти / Твоей. Существованию моему / Нет смысла без тебя».[3]
Если с высот поэтических обратиться к прозе жизни, то отношения полов воспринимались более приземленно, заметнее становились будничные детали. Достаточно выразительно выглядят строки, принадлежащие английскому поэту и драматургу первой половины XVII века Бену Джонсону:
Любопытно, что в следующей строфе присутствуют такие слова: «Женщины, если мы слабы, сильны, / А если сильны мы, то неприметны».[5] Но это уже несколько иная линия разговора. В целом отношение к женщинам оставалось снисходительно-пренебрежительным, подтверждением чему служат строки эпиграммы С. Роландса, написанной в Англии в начале XVII века:
И это – одна из наиболее нейтральных характеристик женских недостатков, с точки зрения мужчин. Более всего раздражала их женская болтливость и, в частности, сварливость.
Вместе с тем на исходе Возрождения и в начале раннего Нового времени (XVI – первая половина XVII века) начинается пробуждение личностного самосознания женщин. Это происходило в условиях «догоняющего развития»,[7] в обстановке господства ценностных ориентиров, выработанных сильной половиной человечества.
Представляется интересным проследить, как протекал этот процесс. Причем важно сосредоточиться на конкретных его проявлениях, а не излагать схематизированные тенденции. Материал для этого представляют судьбы женщин, оставивших нам свидетельства своей творческой деятельности. Правильным казалось воспользоваться различными текстами, где женщины говорили «своим голосом», познакомиться с тем, что было написано ими самими. Среди этих материалов равно интересными можно признать как тексты, не предназначенные их авторами для стороннего взгляда (письма, дневники, мемуары), так и сочинения, создававшиеся с целью быть обнародованными (романы, исторические исследования, пьесы, статьи).
В рамках утвердившейся в западном обществе Нового времени традиции культа знаний, главным источником распространения которого стала печатная книга, можно говорить о возникновении особой культурной среды – «книжной цивилизации». Печатное слово стало главным источником информации, главной силой, формирующей общественные вкусы, интересы и пристрастия.
Обращение к литературе стало для многих женщин отдушиной, которая позволяла заявить о себе, донести до людей нечто важное, наконец, обеспечить себя престижной работой. Были и другие варианты творческой деятельности, такие как сцена и изобразительное искусство, но профессия актрисы в рассматриваемый период представлялась не вполне «приличной», а занятие изобразительным искусством в качестве профессии не имело широкого распространения. К тому же актрисы и художницы не оставили так много письменных свидетельств, как их пишущие подруги. Поэтому основная часть героинь нашей книги – писательницы.